Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

В речи перед парламентом 21 февраля Монк заявлял: «Хочу перед Богом заверить вас, что перед моими глазами нет ничего, кроме величия Бога и устроения наших наций на принципах республики; для меня нет ничего важнее. Я готов пасть ниц, чтобы достичь этих целей. Что касается путей, не хочу ничего навязывать, вы должны быть полностью свободны в этом отношении. Позвольте только сказать, что силой божественного провидения старые принципы рухнули, и по здравому рассуждению их восстановление приведет к гибели трех наших наций» [11, III, 1580 ]. В течение недель, проведенных во главе войск в Лондоне, Монк продемонстрировал политическое чутье. Он считал: главная опасность идет от «фанатиков». Среди других сект он считал наиболее опасными квакеров из-за радикализма и их взглядов на богослужение. В то же время он не хотел доводить до крайности, предпочитая действовать умиротворяющее, рассматривая жалобы квакеров и освободив из заключения группу баптистов. В его армии на высоких должностях полковников было, по крайней мере, три человека, имевших радикальные религиозные и республиканские взгляды. Это были Оки, Рич и Овертон. Хаттон показал, что Монк стремился избежать опасности с этой стороны, расположив их полки в отдалении.

«Присяга» Монка на верность парламенту была нарушена в самом скором времени. В своем новом пресвитерианском составе парламент просуществовал меньше месяца, до 16 марта, когда было объявлено о его самороспуске. По мнению Т. А. Павловой, его политика «служила тому, чтобы расчистить путь к реставрации монархии, покончить с республиканизмом, сделать компромисс с королем возможно более мирным и безболезненным для собственнических классов» [131, 181 ]. Эта точка зрения отличается от свидетельства Кларендона, утверждавшего: до последнего момента не было очевидно, как поведет себя Монк. Его поход в Англию «породил в душе короля слабую надежду (Бог видит, что она была очень слабой), что это может привести к изменениям» [7, VI, 163 ]. Став на сторону Сити, генерал не высказывал намерения служить Карлу II, оставаясь сторонником республики по голландскому образцу и представляя себя на месте принца Оранского. Со времени прибытия из Шотландии он не встречался ни с кем из роялистов, не освободил ни одного из них, томившихся в тюрьмах, более того, людей продолжали арестовывать при малейшем подозрении в роялизме [7, VI, 175–176 ]. Мнение историка Тима Харриса в этом вопросе ближе к Кларендону, чем к Павловой: «В своих действиях Монк в основном реагировал на общественное давление, чем реализовывал собственный ясный проект» [50, 44 ]. По мнению Хаттона, по крайней мере, до начала марта в столице говорили в равной мере о трех вариантах разрешения политического кризиса: восстановление протектората Ричарда Кромвеля, приглашение Карла II, установление протектората самого Монка. Как считал этот историк, никаких доказательств, что генерал серьезно обдумывал эту возможность, нет, что еще важнее, ни один из его друзей и близких сторонников не рассматривал это как проект [58, 107 ]. На второй неделе марта, ознаменовавшейся новым кризисом в отношениях с парламентом, завершившимся его роспуском, Монк, очевидно, осознал, что проводимая им политика ведет к реставрации монархии Стюартов.

По словам Кларендона, в беспорядочной и разношерстной лондонской толпе не могли не появиться те, кто предлагал пить за здоровье короля. В один из вечеров в середине марта Ормонд привел в квартиру Хайда, расположенную под покоями короля, некоего человека, которого он отрекомендовал как честного малого, служившего под его началом, с вестями из Лондона. Хайду он показался то ли много выпившим, то ли долго не спавшим. То, что он говорил, было так интересно, что сам Карл спустился, чтобы услышать его. Парень сообщил, что прибыл по приказанию сэра Джона Стефенса, хорошо известного всем троим. Стефенс был послан в Англию для связи со сторонниками короля, но арестован. Роялисты услышали, что в Лондоне жгут фейерверки и пьют за короля, Монк направил письмо в парламент, предложив ему распуститься. Посланец Стефенса добрался до Дувра, нанял баркас до Остенде, чтобы скорее предстать перед Карлом. Было видно, что он очень устал, но говорит правду. Даже тогда «король, поблагодарив Бога за новый проблеск надежды, почувствовал дух возможных изменений, но был далек от уверенности, что это приведет к революции, достаточной для его дела» [7, VI, 179 ].

Бегство Ламберта из Тауэра в середине апреля крайне обеспокоило и Монка, и эмигрантов. Хаттон давал иную, отличную от большинства историков, оценку Джону Ламберту, ибо видел в нем не заурядного искателя власти, а искреннего республиканца, чей страстный призыв не оставил его сторонников равнодушными. Сами обстоятельства бегства из Тауэра симптоматичны: генералу удалось скрыться при помощи слуги, следившего за его камерой; тот занял его место в постели, поэтому беглеца хватились только утром. На призыв Ламберта откликнулся Оки и несколько других отставных полковников, всего в Пасху 22 апреля при Эджгилле собралось несколько сотен человек, силы недостаточные, чтобы противостоять посланному Монком полковнику Ричарду Инголдсби. Тот с пистолетом в руке добрался до Ламберта и потребовал сдаться, угрожая в противном случае застрелить его. Пикантность этому эпизоду добавляло то, что Инголдсби был одним из «цареубийц», подписавших приговор Карлу I. На них не распространялось прощение за участие в войне против короля, и власть после реставрации оказалась перед дилеммой. С одной стороны, Инголдсби сыграл не последнюю роль в событиях, приведших к восстановлению Карла II на отцовском престоле, и был одним из офицеров Монка, раньше других, сразу после отставки Ричарда, вступивших в переписку с эмигрантским двором. Он через Мордаунта обещал помочь роялистам. С другой стороны, он был среди виновных в смерти Карла I. Сам Инголдсби утверждал, что ни разу не присутствовал на заседаниях Верховного трибунала, а поставить подпись его насильно заставил Кромвель, приходившийся ему кузеном, который, громко смеясь, вставил перо ему между пальцев и водил его рукой. Чтобы убедиться, что дело было так, говорил он, достаточно сравнить подпись на приговоре с его настоящей подписью. В то же время Инголдсби говорил, что понимает свою вину и согласится с любым решением короля. Кларендон отмечал: Карл II имел к нему некоторое сочувствие, но никогда не обещал ему прощения, объявив, что в дальнейшем те, кому это будет поручено, определятся, можно ли отделить Инголдсби от других цареубийц [7, VI, 222–223 ]. Кроме разгрома и пленения Ламберта ему в заслугу ставился захват склада оружия и амуниции в Виндзорском замке. Историку Цицилии Уэджвуд рассказ о том, что Кромвель водил рукой Инголдсби, представлялся «невероятным» [107, 175 ]. Однако ему предпочли поверить, и он оказался единственным из цареубийц, кто был полностью прощен. Более того, на коронацию Карла II в 1661 году ему был дарован титул рыцаря Бани. [11] Это название связано со средневековой традицией, которая предполагала, что будущий рыцарь проходит обряд очищения через баню.