Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Кроме бедности, трудности Хайда проистекали из острой фракционной борьбы, не прекращавшейся в кругах эмигрантов. У него было много врагов, что отчасти объяснялось его характером. Будучи человеком выдающихся способностей и с основанием считая себя таким, он не стеснялся демонстрировать превосходство тем, кто был рядом. Возможно, это было компенсаторной реакцией человека несколько более низкого социального статуса, чем аристократы, составлявшие большую часть его окружения. Он мог быть язвительным и раздражительным, и за исключением Ормонда, который не страдал излишним самомнением, мало кто находил для него доброе слово. По словам Пирсона, «Хайд не был дипломатичен. Будучи высокого мнения о своей честности и о своих способностях, и низкого мнения о других, он не делал из этого секрета». Замечая плохое отношение к себе, он написал в одном из писем, что «обладает счастьем быть равно нелюбимым теми, кто не согласен между собой ни в чем другом» [76, 92, 81 ]. Хайд считал причиной склок при дворе жадность придворных, их стремление получить, если не реальные доходы, по меньшей мере, титулы и звания. С долей морализаторства он писал: «Людям, которым нечем заняться, трудно остановить себя, чтобы не делать того, чего не следует. Не имея ничего, король мог надеяться на покой и отдых, на то, что двор будет свободен от фракций и амбиций, а каждый придворный примет во внимание его трудное положение. Но до тех пор, пока в мире есть дворы, соперничество и амбиции будут неотделимы от них. От королей, которым нечего дать, требуют обещаний, что подчас вреднее и затруднительнее, чем одаривать, ведь обычно претендуют на одни и те же титулы и милости. Люди настойчиво требуют почестей, должностей и доходов, и если нельзя получить это сразу, они требуют обещания дать их» [7, V, 245–246 ]. Повышение Хайда в 1658 году с должности канцлера Казначейства на пост Первого лорда Казначейства, номинально главный в министерской иерархии, произошло вопреки его воле, по настоянию самого Карла. Он считал это неуместным, поскольку в эмиграции невозможно было обладать соответствующими полномочиями. Такое назначение не могло вызвать у Кромвеля ничего, кроме смеха.

Успешное выполнение поручения Генриетты Марии не привело к их сближению, хотя королева, возможно, рассчитывала, что он будет влиять на Карла в желательном для нее духе. Она предложила апартаменты для семьи канцлера в Лувре, но он отказался, чем вызвал недовольство, которое нарастало и достигло степени, когда она вообще не замечала его присутствия. Другое дело Карл II, ценивший способности и опыт канцлера. К 1653 году в состав королевского Тайного совета входили, кроме Хайда, Ормонд, Уитмот, получивший титул графа Рочестера, Бекингем, Херберт, ставший лордом-хранителем печати, а также Джармин, участие которого должно было умиротворить Генриетту Марию. Противники не раз предпринимали попытки, в центре которых был Джармин, добиться от Карла II отставки Хайда. Они организовали две петиции против канцлера: в одной говорилось, что фигура канцлера мешает пресвитерианам служить королю; в другой от имени роялистов-католиков утверждалось, что единственная надежда для Карла восстановиться на отцовском престоле состоит в помощи папы и католических государей, но никто из них не даст этой помощи из-за враждебности Хайда. Получив обе петиции одновременно, Карл сразу понял, что имеет дело с заговором против канцлера, показал их ему, и высмеял авторов за ужином в присутствии королевы и всего двора.

Генриетта Мария и Джармин не остановились и начали новую интригу, представив свидетельства некоего человека, близкого к Кромвелю, заявившего, что Хайд получал жалованье от лорда-протектора. К этой интриге были причастны секретарь Лонг и давний враг канцлера Ричард Гренвил, славший из Англии письма королю, в которых излагались слухи, ходившие по этому поводу. Обвинение рассматривалось в присутствии Карла II, заявившего, что считает их «лживыми и смешными». Следующий заговор состоялся в январе 1654 года — в нем главную роль играл Херберт и еще один королевский приближенный лорд Чарльз Джерард. Однажды в частном разговоре с Хайдом Джерард завел речь, что канцлер должен активнее советовать Карлу покинуть Францию, где положение эмигрантов все более ухудшалось, с чем тот полностью согласился, и добавил, что король слишком мало времени уделяет делам, предаваясь удовольствиям и развлечениям. Джерард немедленно донес эти слова до Херберта, который сразу заявил, что Хайд не имеет права занимать место в королевском совете, поскольку достоин обвинения в измене. Канцлер признал, что такой разговор имел место, но инициатива шла от Джерарда, критиковавшего инертность короля и говорившего, что Карлу лучше снова отправиться в Шотландию искать поддержку у горцев. Он добавил: только король вправе судить, шли его слова от «сердца или озлобления». Тогда Карл буквально потряс совет, заявив: он верит, что канцлер произнес эти слова, поскольку в подобной манере он не раз обращался к нему самому и говорил даже больше. Король признал, что действительно не любит заниматься делами в достаточной мере, и спросил, считает ли Джерард, что новая война обеспечит успех его делу. Во время пребывания в Париже Хайд убедил короля в нецелесообразности сближения с французскими гугенотами, которые имели злой умысел к Карлу I, а некоторые их проповедники приветствовали английский мятеж. Оллард так писал о взаимоотношениях Хайда и Карла II в эмиграции: «Ни у кого не было такого проницательного, здравомыслящего, благоразумного, доступного господина, как король. Никто не наслаждался такими конфиденциальными отношениями, закрепленными, как выяснится, годами ежедневного близкого общения. Тем не менее, от начала и до конца Кларендон не мог иметь уверенности во всем этом. Это не значит, что Карл был нелоялен или не доверял своему великому слуге. Наоборот, когда делались попытки дискредитировать его, он демонстрировал свою решительную поддержку. Дело в том, что он нуждался и в осуждении, и в наставлении». Хайд был первым, но не последним среди способных и проницательных людей, которые служили Карлу, но были сбиты с толку противоречивой природой его характера [74, 148 ].