Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Не только русское государство, но и русская стихия традиционно рассматривается всем германским радикализмом, с социал-демократией во главе, как сила, враждебная культуре и прогрессу.

В этом отношении в Германии мало что изменилось со времён восточной войны 1853–1855 гг. и русско-турецкой кампании 1877–1878 гг.

Правящая и консервативная Германия лишь в последнее время пришла в прямой конфликт с историческими задачами России на Ближнем Востоке. Германия радикальная и народная традиционно воспитана во вражде к России и к её славянскому призванию.

Но вопрос о соотношении между настоящей войной и различными германскими идеологиями должен быть поставлен и шире и глубже. Та германская «гордыня», которую мы ощущаем, как главный источник происхождения этой войны, есть явление новой и даже новейшей Германии. В ней поражает полное отсутствие всякой религиозной подкладки, она по питающему её духу — позитивна и позитивистична. Официальная Германия на словах поминает Бога, но вся политика её, поддержанная и поддерживаемая Германией неофициальной, есть реальная политика, исходящая исключительно из учёта «реальных» сил, технической мощи, фактора времени и быстроты и т. п. В этой политике — и в этом её глубочайшее метафизическое отличие даже от политики Бисмарка и идеологии Трейчке — совершенно отсутствует ощущение и сознание сверхчеловеческих сил, действующих в истории, словом, отсутствует религиозное начало. В мировоззрении и в политике Бисмарка, как бы ни оценивать её отдельные приёмы и действия, присутствовало ощущение и сознание сверхчеловеческих сил, руководящих людьми в истории. Именно этого нет у деятелей современной Германии. Внешняя политическая обстановка войны 1914 года (заранее обдуманное, основанное на учёте сил нападение, дипломатически подготовленное возбуждением сербского вопроса) есть лишь выражение некой духовной сущности, лежащей в основе этой войны. Катастрофа 1914 г. есть крушение того овладевшего Германией позитивизма, который всего полнее захватил в ней именно городские народные массы, находящиеся в духовном подданстве у социал-демократов [508]. Гордыня Германии есть гордыня материалистической веры в хозяйственную и техническую культуру, успехи которой в Германии за последние десятилетия были действительно беспримерны. В этом отношении между Германиями официальной и неофициальной, буржуазной и пролетарской, северной и южной, прусской и не-прусской нельзя и не должно проводить никакого различия. Германия в этой войне духовно едина, в дурном и в хорошем. Но, устанавливая это, с тем большей силой необходимо подчеркнуть, что дух этой войны родился именно в недрах новой, послебисмарковской Германии, Германии безрелигиозной и позитивистической [509], не то что забывшей своих великих мыслителей, но органически изжившей ту духовную стихию, которой были порождены Лессинг, Гёте, Шиллер, Кант, Фихте, Шеллинг. Я останавливаюсь перед именем Ницше. Он двойственен, ему не чужда духовная культура старой Германии, но в то же время он, может быть, вопреки своему лучшему «я» — духовный творец новой Германии. И потому недаром и неслучайно на той книге генерала Бернгарди, которая является пророческой программой превентивной войны 1914 г., в качестве эпиграфа стоит афоризм из Ницше: «Война и мужество свершили больше великих дел, чем любовь в ближнему».

Но чем более я настаиваю на том, что ни старая Германия философов и поэтов, ни даже Германия Вильгельма I и Бисмарка не являются творцами войны 1914 г., тем важнее с моей точки зрения указать, что необходимо ясно и точно отделять и отличать дух, который родил эту войну, от духа, вызванного войной, после того как она стала неотвратимым фактом. Сами немцы, и в том числе те видные учёные, которые подписались под известным манифестом германской интеллигенции, так же смешивают эти два глубоко отличных одно от другого явления, как и многие не-немцы, судящие и пишущие о современной Германии. Этим отождествлением двух явлений сами немцы не возвеличивают, а принижают своё отечество.

Патриотизм, связанный с личным самопожертвованием, несомненно после войны охватил и объединил Германию, и такой патриотизм всегда остаётся великой идеалистической силой. Но война, как политический факт, не имеет ничего общего с этим рождаемым ею идеализмом, и не имеет его именно со стороны Германии. Со стороны Германии эта война не родилась из геройского идеалистического порыва, а была актом весьма плохого, но в то же время холодного политического расчёта и учёта, совершенно позитивный, свободный от идеализма характер которого нисколько не колеблется тем, что этот расчёт был ошибочным до безумия. В самых этих ошибках учёта, наоборот, обнаружилось отсутствие внимания к духовным и сверхчеловеческим факторам мировой истории, сказалось то, что можно назвать безбожием в политике.