Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Здесь случилось нечто особенное. Агрессивное политическое мышление в сущности перестало быть политическим. Политические решения стали построяться по типу решений стратегических. Политика попала в плен к стратегии. Когда знаменитый основатель научной стратегии Клаузевитц учил, что война есть «продолжение политики, действующее только иными средствами», то он имел именно в виду, что война есть средство для цели, которую укажет политика. Если таково соотношение стратегии и политики, то последняя должна управлять первой, а не наоборот.

В истории возникновения войны 1914 г. самое замечательное, что политической задаче, подлежавшей разрешению политическими же средствами, было, по недомыслию или по легкомыслию, дано милитарное или стратегическое разрешение.

Это разрешение политической задачи приёмами стратегии есть, конечно, в известной мере наследие милитарной психологии предшествующей эпохи. Прусский милитаризм, как вершитель мировой политики, потерялся в её сложных сплетениях и проблемах. Но это — только частичное объяснение.

Конфликт 1914 г., как он разыгрался фактически, лишь отчасти может быть сведён к действию общих причин и мотивов безличного характера. Антагонизм германской мировой политики, всюду наталкивавшейся на британские позиции и британское владычество, стремившееся к расширению и пришедшее в известного рода равновесие с некогда ему абсолютно враждебным французским; встреча германского проникновения на Ближний Восток на проливах с русским вековым движением в том же направлении; психология прусского милитаризма, по наследству перешедшая к деятелям Великой Германии — всё это, конечно, могущественные факторы конфликта. Но без остатка к этим безлично-необходимым, если угодно, массовым факторам нельзя свести индивидуально-конкретной смены событий, составившей содержание тех критических 13 дней, рассказ о которых читатель найдёт выше в статье Б. Э. Нольде «Начало войны». «Ошибочно думать, — говорит Сили в своей классической книге, — что великие общественные события, в силу своих грандиозных размеров, больше подчинены роковой необходимости, чем обычные события частной жизни; подобная ложная идея порабощает суждение. Мы не можем ни составить себе понятия о великой национальной политике, ни оценить её, если отказываемся даже вообразить возможность какой-либо другой политики» [491]. Это совершенно верное замечание вполне применимо к возникновению великой европейской войны 1914 г.

Прусская милитарная психология, конечно, сыграла роль в событиях. Идея, что политическая задача может быть всего лучше разрешена быстрой концентрацией сил на одном пункте, согласно основному положению стратегии, означала применение стратегии к политике. И эта идея, конечно, определила собой нарушение бельгийского нейтралитета, не только давшего Англии нравственное право вмешаться, но прямо лишившего её возможности не вмешиваться. Но мы знаем, что эта милитарная психология не владела вовсе основателем Германской империи: Бисмарк, наоборот, умел бороться и энергично боролся с вторжением этой психологии в политику. Лучший тому пример — роль Бисмарка при заключении никольсбургского мира: условия последнего, на которых настоял Бисмарк и которые для него диктовались сложными соображениями политического предвидения, милитарной психологии Вильгельма I представлялись постыдными и неприемлемыми. Между тем, сравнительно с Вильгельмом II, не говоря уже о Бетман-Гольвеге, Бисмарк стоял гораздо ближе к корням, а потому и к психологии классического прусского милитаризма. Вильгельм II и его сподвижники являются людьми новой Германии и её мировой политики. Нельзя также, однако, в общей форме утверждать, что представители новой Германии все были настолько ослеплены, чтобы не видеть огромной опасности для Германии и Австро-Венгрии борьбы с русско-англо-французской коалицией. Напротив, опасность такой войны была до её наступления прочувствована и теоретически продумана германскими умами с такой глубиной и ясностью, которая в настоящее время производит на нас сильнейшее впечатление, а самим немцам должна была бы внушать прямо жуткие ощущения. Посмотрите, например, какую величайшую осторожность рекомендовал ради сохранения европейского мира Дельбрюк Австрии в её отношениях с Сербией в 1909 г. Дельбрюк в 1909 г. писал буквально так: alle Hoffnung auf Erhaltung des Weltfriedens steht auf der Mässigung Oesterreichs [492], и не только не рекомендовал Австро-Венгрии объявить войну Сербии, но, наоборот, советовал первой, в случае открытия военных действий сербами, по возможности не переходить границы и лишь ловить и обезвреживать вторгающиеся в пределы Австро-Венгрии сербские и черногорские отряды [493]. Как эти мудрые советы Дельбрюка непохожи на ту роль, которую в великом современном конфликте 1914 г. действительно сыграли Австро-Венгрия и Германия, сами избравшие сербские дела поводом и исходной точкой для инсценирования европейской войны! «Die Sache ist so Ernst wie nur möglich… Die Aussichten auf einen schliesslichen glücklichen Ausgang liegen in der Politik » — говорит Дельбрюк и выражает уверенность, что европейская коалиция против соединённых Германии и Австро-Венгрии совершенно не осуществится.