Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

– Ясно. Простите, что это за штука?

– Магазин сопротивлений.

– Значит, вы склонились над магазином сопротивлений?

– Вроде бы склонился.

– Вас, очевидно, можно сравнить с хирургом, который щупает у больного пульс. Могу я так выразиться: «Напряженный пульс прибора»?

Постепенно разговор выползает из колеи привычных газетных производственных вопросов-ответов с заходом в тему «личных увлечений». Выясняется, что отец Горелова – инженер, работающий на этом же заводе. Павел несколько неожиданно объясняет выбор рабочей профессии эстетическим фактором:

Возьмем поэзию. Ты выразил чувства, которые для тебя все, а другому они кажутся пошлыми. Читаешь дневники великих писателей – они до смерти не могли понять, нужны ли их книги. А когда я работаю, все по-иному. Я точно знаю, что хорошо, что плохо…

Сейчас к отцу и мачехе ушла жена Горелова – Катя. Она недовольна тем, что муж отказался от должности мастера-наставника в ПТУ, к которой прилагалась новая квартира. Горелову же интересно его занятие: «работа не должна быть тупее человека».

Беседа затягивается, журналист узнает о конфликте Горелова с бывшим близким другом. Ссора произошла из-за воровства на предприятии. Левка Махаев украл «сопротивление» – дефицитный товар для радиолюбителей. Произошел «обмен мнений с помощью жестов». Ситуацию будут разбирать на рабочем собрании.

В задумчивости безымянный журналист возвращается в заводскую редакцию, в которой кипит жизнь:

– Черт возьми! – крикнул шеф. – Кто утащил мои ножницы? Чем я теперь буду создавать передовицы? – Он заметил в дверях корреспондента. – Ну как, есть что-нибудь в блокноте? Учти, к среде ты должен выдать двести строк.

– Я постараюсь закончить к среде, – ответил он. – Тут сегодня в красном уголке собрание, я бы хотел присутствовать. И вообще мне надо подумать…

Многоточие предполагает, что полученный урок не пройдет даром. И от фальшивой живописи Куинджи, минуя мертвеннозеленого Брака – переброшен мостик к настоящей жизни.

Да, трудно назвать этот текст Довлатова безусловным шедевром. Сама его идея, конструкция не оставили автору возможности показать свои сильные стороны. Попытка очеловечить образ «правильного рабочего» провалилась. Сочетание брутальности, сознательности и иронии в Горелове выглядит неубедительно. «Интервью» в отличие от «классического Довлатова» выглядит затянуто-вымученным. Из того, что можно назвать относительными достоинствами.

Интересен прием, когда диалоги полностью лишены авторской речи и ремарок. Нет никаких «бросил острый взгляд», «рассеяно пригладил волосы». Технически достойная задача – не дать читателю потеряться в определении источника речи. В будущем лаконизм и отказ от «украшательств» станут стилеобразующими для прозы Довлатова. Пытаясь оживить текст, Довлатов вводит в него микроновеллу, хорошо знакомую нам по «Соло на ундервуде».

– Чем больше узнаешь, тем труднее вникать… Когда я был студентом, явился как-то раз к профессору на консультацию. А он зачет принимает. Название темы на доске «Образ лишнего человека в русской литературе». Двадцать гавриков строчат, не поднимая головы. Профессор меня и спрашивает: «Сколько бы вам понадобилось времени, чтобы осветить эту тему?» Я отвечаю: «Дней пять». «Ну вот, – говорит профессор, – вы бы управились за пять дней, мне двух лет мало, а им трех часов достаточно».

Хорошо, но как-то снова плохо бьется с образом «передовика». Кажется, что автор остановился на грани, за которой Горелов начнет декламировать Лорку и сделает несколько дельных замечаний о живописи кубистов.

Интересно, что в то время сам Довлатов оценивал «Интервью» не так уничижительно. В письме отцу он определил качество отправленных в журнал текстов так:

Один из рассказов – ничего себе, повесть хуже.

«Хуже» не означает плохо. Кроме того, показательно, что «Интервью» включается автором в готовившийся сборник. К его составлению Довлатов подходил с особой тщательностью, неоднократно заменял тексты, располагал их в новом порядке. «Интервью» в готовой верстке идет третьим, сразу после «Солдат на Невском», том самом «ничего себе» рассказе. Его «Юность» не стала публиковать. В переработанном виде он вышел в литературном приложении к «Новому американцу» в 1980 году, а потом перепечатан в знакомом нам «Демарше энтузиастов».

В любом случае, сам факт появления текста в «Юности» качественно изменял статус Довлатова в Эстонии. Сразу после выхода журнала Довлатов пишет письмо Людмиле Штерн. В нем явная досада от того, что «Солдаты на Невском» так и не увидели свет, несколько уравновешивается пониманием важности события в продвижении сборника: