Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Весь остальной народ так вовсе отстал от прежней привычки к своему платью и бороде, что если бы когда-нибудь он взял опять прежнюю волю и восстановил свой старинный образ правления, то уж наверное не выбрал бы опять своего прежнего покроя…

Потом нельзя также предполагать, чтобы женщины, которые по старинной Русской обрядности, должны были вести жизнь чрезвычайно уединенную, и не смели почти ни с кем говорить, охотно лишились бы той свободы, какую получили в правление Петра I, хотя она еще и ныне очень стеснена и далеко не доходит до той, какая во Франции и Польше, или даже только в Германии…

Наконец, и значительные люди обоего пола, даже многие из граждан усвоили себе, от обхождения с иностранцами, больше вежливости и более точного соблюдения введенных в Европе правил благоприличия. Впрочем, этого у них не очень то вдоволь, и слишком странно видеть, что первостепенные люди очень грубо нарушают эти правила. Во всех прочих статьях: в еде, питье, убранстве комнат и прочем Русский и ныне старинный Русак: молодой русский дворянин, как бы ни долго жил в чужих краях и усвоил себе очень приличное и вежливое обращение, по возвращении в отечество и в руках своей семьи, все же опять втягивается в свою прежнюю животную жизнь, так что видевшие его год назад в другом месте, больше уж и не узнают его.

Но что всего меньше могут сбросить с себя Русские, это неодолимое отвращение к тем правилам, которые при Петре I введены в Государственное Управление и пламенное желание освободиться от карательного бича иноземцев и видеть восстановление у себя образа правления на прежних основаниях. Память Петра I в почтении только у простоватых и низшего звания людей, да у солдат, особливо у гвардейцев, которые не могут еще позабыть того значения и отличия, какими они пользовались в его царствование. Прочие, хоть и делают ему пышные похвалы в общественных беседах, но если имеешь счастье коротко познакомиться с ними и снискать их доверенность, они поют уже другую песню. Те еще умереннее всех, которые не укоряют его больше ни в чем, кроме того, что приводит против Петра Штраленберг, в описании Северной и Восточной части Европы и Азии, с 229 по 258 страницы, и это стоило бы прочитать; большинство их идет гораздо дальше, и не только взваливает на него самые гнусные распутства, которые стыдно даже и вверить перу, и самые ужасные жестокости, но даже утверждает, что он не настоящий сын Царя Алексея, а дитя Немецкого хирурга, которое якобы тайно подменила Царица Наталья вместо рожденной ею дочери, и умеют рассказывать о том много подробностей. Этой причине они приписывают не только его склонность к иноземным нравам и обычаям, но и к разным хирургическим операциям, каковы: дерганье зубов и другое подобное, также и то, что он стеснялся в знатном обществе, обходился там не лучше, чем с простыми ремесленниками, наконец, нежелание его иметь себе помощницей Русскую или иностранную Княжну и выбор в жены простой крестьянской девки из Ливонии… Об его храбрости и прочих, приписываемых ему, качествах, у них совсем другое понятие, нежели какое составили о том за границей и большей части его дел они дают очень странные, не слишком-то для него почетные, причины. Все его новые распоряжения и учреждения они умеют превосходно обращать в смешную сторону; кроме того, Петербург и флот в их глазах мерзость, и уже тут не бывает у них недостатка в доказательствах для подтверждения этого положения. Да и заведение правильного (регулярного) войска, считаемое всем светом за величайшую пользу, доставленную Царству Петром I, для них бесполезно и вредно; бесполезно, по их твердой уверенности, что только бы они сами сидели смирно и не мешались без надобности в ссоры, a то никто не нападет на них из соседей, и что во всяком случае довольно с них и старых военных порядков для удаления врага от своих пределов; вредно, потому что считают правильно обученное войско новыми узами, которые вполне подчиняют их самовластному произволу Государя, как бы ни был он несправедлив и странен, лишают их всякого покоя и удовольствия, какими они могли бы наслаждаться на родине, и принуждают их служить на войне, которая в подобном случае, по мнению их, великая беда, а для тех, которые служат тут по доброй воле – большая глупость.

Их рассуждения об этом предмете своеобразны. Если приведешь им на ум пример других Европейских народов, у которых дворянство ставит себе в величайшую почесть отличаться военными заслугами, они отвечают: «Много примеров такого рода доказывают только то одно, что на свете больше дураков, чем рассудительных людей. Коли вы, чужеземцы, можете жить для себя, а со всем тем подвергаетесь из пустой чести потере здоровья и жизни, и в этом только и ставите такую честь, так покажите нам разумную причину такого поведения. Вот коли вы из нужды служите, тогда можно извинить вас, да и пожалеть. Бог и природа поставили нас в гораздо выгоднейшие обстоятельства, только бы не мутили нашего благоденствия иноземные затеи. Земля наша такая обширная, а нивы такие плодородные, что ни одному дворянину не с чего голодать: сиди он только дома, да смотри за своим хозяйством. Как ни маловато его имение, хотя бы и сам он должен был ходить за сохой, ему все же лучше, чем солдату. Ну, а кто мало-мальски зажиточен, тот пользуется всеми утехами, каких может желать с рассудком: вдоволь у него и пищи и питья, одежи, челяди, повозок; тешится он, сколько душе угодно, охотой и всеми другими забавами, какие бывали у его прадедов. Коли нет у него вышитого золотом и серебром платья, ни пышных колымаг, ни дорогого убранства покоев, не пьет он никаких нежных вин, не ест заморского лакомого куска, так за то он тем счастлив, что и не знает всех этих вещей, не чувствует и никакой охоты к ним, а живет себе на своих природных харчах и напитках так же довольно и здорово, как и чужеземец на своих высокопрославленных сластях. Да при таких-то обстоятельствах, что нас заставит бросать свой покой и прохладу, подвергать себя тысяче трудностей и опасностей, из-за того только, чтобы достать себе какой-нибудь чин или отличие, которое так мало помогает нашему благополучию, что даже еще идет наперекор ему? Вот когда недруг нападет на наше отечество, и придет наше благосостояние от того в опасность, тогда мы обязаны собраться вместе и, подвергнув себя всяким невзгодам, помогать своему Государю оборонять наши пределы. Это всегда мы и делали честно, без иноземной помощи и предводительства, и с таким успехом, что с тех пор, как успокоились смуты, наделанные у нас сто лет тому назад иноземцами же, ни один враг не добыл у нас ни пядени земли, мы же еще взяли назад все области, какие отхватили у нас, по случаю тех смут, соседи, кроме только неплодородной Ингерманландии: все это сделали мы по доброй воле, со всем удовольствием, потому что знали, что деремся за свое собственное благо, и что как выдержим опасность, так пожнем в мире плоды наших усилий у себя, на родине. A теперь после того, как вы то, иностранцы, внушили нашему Государю такие правила, что войско следует держать всегда, в мирную и военную пору, нам уж нечего и помышлять о таком покое. Ни один враг не намерен нас обижать. Напротив того, наше положение делает нас достаточно безопасными. А тут только что замирились, думают уж опять о новой войне, у которой зачастую и причины-то другой нет, кроме самолюбия Государя, да еще его близких слуг. В угоду им не только разоряют не на живот, а на смерть, наших крестьян, да и мы то сами должны служить, да и не так еще, как в старину, пока идет война, а многие годы кряду жить вдалеке от своих домов и семейств, входить в долги, между тем отдавать свои поместья в варварские руки наших чиновников, которые зауряд так их доймут, что когда, наконец, придет такое благополучие, что нас по старости, али по болезни, уволят, нам и всю жизнь не поправить своего хозяйства. Словом, постоянное содержание войска и все, что следует к нему, до того разоряет нас и ограбляет, что хоть опустоши все наше Царство самый лютый враг, нам он и в половину не наделает столько вреда. Вот как теперь у нас насильно отняли не по праву все наши старинные льготы, а мы не смей и пикнуть, пускай, де, творится над нами, что угодно Государю, кто же поставит нам в вину, если мы идем против насилия происками и принимаемся за все, что только можно, чтобы хоть нас-то самих освободить от несносной и неправедной тягости?»