Тимур Бикбулатов - Веретейская волость

Жизнь моя в семье дяди, Николая Николаевича Ушакова, вспоминается, как тяжелое время. Прежде всего, я сильно скучал по дому, хотя до дома было всего 20 вёрст, и отец и мать довольно часто приезжали в Мологу. Помню, частенько, вернувшись из школы, я выходил за ворота на улицу и, сидя на скамеечке, плакал горькими слезами в тоске по дому. Тяжела была для меня обстановка: дядя был обыкновенно занят, и я был в свободное от школьных занятий время отдаваем на съедение тетке и детям. Тетка, женщина довольно сварливая, обладала поразительной плодовитостью: она каждый год рождала по ребенку, и когда малыш умирал, особенно об этом не горевала, так как и оставшихся на лицо детей было более чем достаточно. Ребята (тогда у тетки было четверо) были для меня источником больших огорчений. Со старшей, Лизой, я жил еще сравнительно дружно, но второй сын — Николай положительно отравлял мне существование. Любимец и баловень матери, он, хоть и младший годами, сильно мне досаждал всевозможными придирками и приставаниями.

Дать ему отпор я не мог, т.к. со всяким пустяком он лез жаловаться матери и, конечно, всегда оказывался правым, и мне приходилось выслушивать от тетки выговоры. Добрым гением для меня в доме дяди была нянька Наталья, старуха с провалившимся носом, вынянчившая всех ушаковских ребят. Ворчливая не только с ребятами, но и с хозяйкой, державшаяся всегда независимо и признававшая, по-видимому, только авторитет одного дяди, Наталья жалела меня. Зазвав к себе в детскую, где с нею и на полном ее попечении жили младшие дети, она угощала меня лакомствами и ласкала, ставя меня в пример своим сорванцам. Никогда не забуду дня окончательного отъезда своего из Мологи. Наталья увела меня в свое царство — детскую и со слезами на глазах несколько раз перекрестила; потом полезла в свой сундук, вынула оттуда пятиалтынный и вручила мне на прощанье.

Обид от кузины Лизы я не видел, может быть потому, что был ей нужен: она была не особенно сильна в арифметике, и я решал ей все задачи, задаваемые на дом. Ей, кроме сказок Шехерезады, я рассказывал жития святых и заразил аскетической настроенностью.

— Да, вот как святые люди жили… Мучились… А мы? Шалим, смеемся, друг друга обижаем… И нам надо мучиться.

— Ах, давай и мы будем мучиться!

Сказать легко, а как выполнить желание? Какой вид мучения придумать? Мне приходит в голову мысль.

— Лиза! Я придумал. Вот видишь, у моей кровати (кровать деревянная) у спинок какие острые края? Сядем на них. Будет больно. А мы будем терпеть. Сказано — сделано. Взбираемся на острые края кровати и усаживаемся, свесив ноги, друг против друга. Проходит несколько минут молчания.

— Саня, тебе не больно?

— Ну, так что же? А святым, думаешь, не больно было? Еще как… И терпели.

— Саня, я больше не могу.

— Ну вот, — сразу видно, что девчонка.

Дверь в мою комнату отворяется и входит тетка.

— Что это такое? Что вы делаете?

— Мы… мы мучимся!

Тетка потом рассказывала мне, уже взрослому, что я практиковал и другого рода мучения, например, сидя у стены, колотил в нее головою, подолгу, настойчиво и настолько сильно, что эти звуки были слышны через несколько комнат.

— Ты тогда мне объяснил, что мучаешься. Какие такие мучения, — я и не поняла. Не поняла и потом.

Дом дяди стоял на высоком песчаном, обрывистом берегу реки Мологи, который с каждым весенним половодьем размывался и обваливался, так что улица — набережная с каждым годом становилась все уже и уже и теперь требует серьезной защитных мероприятий, т.к. несколько домов уже обрушились в реку. Воду для питья и хозяйственных надобностей брали из реки, спускаясь и поднимаясь по деревянным полумосткам-полулестницам на значительную высоту. Когда река была свободна от льда, она обыкновенно была запружена массою плотов («гонки»), сплавлявшихся по течению с верховьев реки Мологи в Волгу. С этих плотов мы купались (взрослые) и удили донными удочками рыбу, с малым, правда, успехом. У дяди была своя лодка, но без него нам, ребятам, кататься на лодке запрещалось, и вообще для нас это удовольствие было очень редким. Только однажды, вспоминается мне, дядя взял меня с собою во время весеннего половодья в лодку, и мы по необъятной водной равнине под парусом проехали до села Боронишина, верстах в четырех от нашего дома. Для меня это была едва ли не самая большая за все пребывание мое в Мологе радость.

Дом дядя приобрел всего за год, не более, до моего поселения в Мологе и занимался тогда его переустройством. При доме был значительный, более десятины, участок земли, выходивший заднею стороною на другую улицу. Дядя, большой любитель цветов и знаток — самоучка в систематике растений, усердно занялся разработкой участка, разбил прекрасный цветник, развел клубнику, ягодные кусты, насадил яблонь и культивировал их. Я помогал ему почти исключительно в занятиях, черных работах, но работал неохотно: увидеть плоды своих трудов мне тогда не пришлось, т.к. на лето я уехал домой. Только через несколько лет я увидел, какую благодать устроил дядя на заброшенном песчаном пустыре. Задняя половина участка была царством тетки. Здесь росла картошка, капуста, огурцы и прочая снедь, служившая значительным подспорьем в скромном бюджете дяди. У тетки имелись две коровы, за которыми ходила прислуга. Это полунатуральное хозяйство было отличительною чертою жизни большинства горожан Мологи и базировалось на прочном фундаменте: обширный заливной луг по другую сторону реки Мологи составлял коллективную собственность горожан и давал им значительное количество сена.