Тимур Бикбулатов - Веретейская волость

Читать я выучился рано, лет пяти. Параллельно с русской грамотою практиковался в чтении церковно-славянских книг, из которых на первом месте стояла Псалтырь. Мама очень любила эту книгу. Часто, особенно в тяжелые минуты, читала ее и знала наизусть от начала до конца. Спросишь ее, бывало:

— А ну, мама, в каком месте говорится: «Насытятся древа польская»?

Мама поднимает глаза от чулка или шитья и со светлой улыбкой называет псалом. Задаешь ей, держа в руках псалтырь, несколько таких вопросов и убеждаешься, что «мама знает все».

По вечерам, перед сном, часто, а накануне праздников всегда, мама зажигала перед иконами лампадку, кто-нибудь из нас, ребят, вставал впереди с восковою свечою в руках и вслух читал несколько (до двадцати) псалмов, остальные, в том числе и мама, становились позади и молились. Это заменяло у нас всенощную, которая в деревнях служилась в церкви не по вечерам, как в городах, а ранним утром, часов в 4—5 утра, и мама жалела будить нас так рано, чтобы посылать в церковь, а отправляла позднее, часов в 7—8, на обедню. За псалтырь мама часто усаживала нас и днем, когда видела, что мы скучаем без дела. Сядет за машинку, шьет и слушает, как читаешь, поправляя ошибки. Внушалась мысль, что Псалтырь — священная книга и что перевирать ее при чтении — большой грех. Вечерние религиозные чтения разнообразились акафистами — Иисусу и Богородице. Благодаря частому повторению оба эти акафиста я еще в дошкольном возрасте знал наизусть. Знакомы мне были и жития святых, сцены из эпохи гонения на христиан, подвиги и искус подвижников-аскетов. Из книг «светского» содержания настольною моею книгою была довольно объемистая хрестоматия «Золотая грамота». Попадались и жадно перечитывались мною случайные романы и повести романтически-приключенческого характера. Одна из них носила заглавие «Верность до гроба или Замок в Богемии на Судетских горах» (за точность первой половины заголовка не ручаюсь). Увлекался, конечно, Робинзоном Крузо и особенно одной приключенческой книжкой, заглавия которой не знаю, т.к. первые страницы в ней отсутствовали. В ней повествовалось о пиратах на шхуне «Авенжар» и об обращении на путь истинны и добродетели ее капитана, закоренелого злодея, под влиянием попавшего к нему в плен юноши. Но особенно сильное впечатление произвели на меня «Арабские сказки» Шехерезады. Эротическая сторона этих сказок не затронула совершенно моей чувственности, но фантастика дала богатую пищу воображению и часто отравляла мне ночной сон кошмарами. Эти кошмары я вначале считал делом злых духов, которые хотели соблазнить мою душу, как соблазняли древних подвижников, и перед сном, в тайных молитвах я просил Бога, чтобы Он помог мне бороться с этими наваждениями. Но потом я как-то самостоятельно подметил, что страшные сны бывали у меня обыкновенно после того, как я вечерами начитаюсь «Арабских сказок», и я стал воздерживаться от слишком усердного чтения источника этих искушений. Когда я переехал для ученья в город Мологу, то в семье дяди превратился в завзятого сказочника, потешая тетку и ребят пересказом «Тысяча и одной ночи». На восьмом году (1880 г.) меня отправили учиться в Мологу. Здесь я проучился полтора года в городском училище, единственном в то время на весь уезд мужском учебном заведении повышенного типа (в сравнении с начальными школами). Приняли меня, не спрашивая о подготовке, по возрасту, в младший класс. Помню, на первых же уроках русского языка я испытал разочарование. Учитель (он же инспектор училища А. А. Малиновский) начал знакомить нас с буквами. Показал на карточках несколько букв. Вызывает одного, другого ученика и заставляет отыскивать показанные буквы в гуще лежащих на столе карточек. Те роются, мнутся, ошибаются. Очередь доходит до меня.

— Найди мне букву А.

Я, конечно, вижу сразу все карточки с этою буквою, но притворяюсь, что ищу их, замаскировывая свою грамотность. Учитель торопит меня, и я, как заправский новичок, медленно, с колебаниями и как бы неуверенно указываю, наконец, требуемые карточки.

— Да ну же, скорее… Вот, вот… А еще нет? Ну, так. Понял теперь, не забудешь?

Я отправляюсь на место, довольный, что так искусно провёл учителя. Для чего я проделывал эту комедию, трудно теперь сказать. Во всяком случае я делал это не для потехи и не из озорства: слишком для этого был в моих глазах высок авторитет учителя вообще.

За полтора года пребывания в училище я подвинулся вперед в смысле знаний очень мало, так что с успехом мог бы прожить это время в семье, в родной обстановке. Это, пожалуй, было бы лучше для меня.