Александр Мещеряков - История Японского архипелага как социоестественный и информационный процесс

Стремление приобщиться к настоящей «цивилизации», которая однозначно ассоциировалась с Китаем, диктовало потребность в соответствующем письменно закрепленном оформлении государственности, которое вылилось в последовательном составлении исторических летописей и законодательных текстов. С точки зрения нашего исследования особый интерес представляет феномен летописей, ибо исторические формы сознания глубоко укоренились в массовом сознании и являлись важнейшим условием передачи информации технологической и культурной во времени. Сама естественная история Японского архипелага как бы создает предпосылки для формирования установок на преемственность: ледниковый период не вызвал в Японии сколько-нибудь обширных зон оледенения, и похолодание, в отличие от Европы, сопровождалось не столько вымиранием наименее приспособленных видов флоры и фауны, сколько смещением границ их распространения к югу: большая протяженность архипелага в меридиональном и отсутствие барьеров в виде пересекающих острова горных хребтов в широтном направлении давали к тому все основания. Разнообразие природно-климатических условий среды обитания, закрепляемой в повседневной практике, прежде всего, разнообразием потребляемых пищевых ресурсов, явственно приводит к предпосылкам запрограммированно-плюралистичного отношения к жизненным ценностям вообще. Опыт Японии вполне может служить подтверждением этому тезису: общий модус поведения японца характеризуется весьма терпимым отношением ко всему, что относится к «внешнему» миру: будь то религиозные, культурные или же бытовые представления. Вопрос заключается в том, где проходит граница между «внутренним» и «внешним».

Уважительно-трепетное отношение к прошлому (то, что было однажды начато, должно быть во что бы то ни стало сохранено и продолжено) имеет в своем близком социальном основании развитый культ предков. В самых ранних письменных источниках, фиксирующих реальности мифа, мы встречаемся со счетом времени, который ведется на «поколения». Именно «поколение» является квантом времени, причем поколение представляется не столько разъединяющим, сколько объединяющим элементом. Если, скажем, в греческой мифологии между различными поколениями божеств возникают постоянные конфликты или существует проблема «отцов и детей» в современном западном обществе, то в мифологии японской понятие поколения символизирует, прежде всего, преемственность. В результате культ предков наполнился историческим содержанием, позволяя передаваться во времени максимуму возможной информации. В исторический период счет времени по поколениям был дополнен китайскими системами летоисчисления — шестидесятилетним циклическим, по девизам правления, но, пожалуй, эти системы оставались в большей степени лишь техническим средством. Внутреннее же содержание течения времени оставалось прежним: оно воспринималось как процесс преемственности. Оттого-то и идея революционных преобразований, неизбежно связанных с волевым разрывом связи времен, т. е. поколений, никогда не пользовалась в Японии сколько-нибудь широкой популярностью, отчего японские реформаторы всегда облекали свои новаторские идеи в одежды традиционности, возврата к прошлому. «Реставрация Мэйдзи» служит тому наилучшим подтверждением — перевод страны на рельсы современного экономическо-технологического развития принял форму возврата к прошлому, реставрации власти императора, ущемленной при военных правителях-сёгунах.

Таким образом, получается, что интенсивные процессы передачи информации «по горизонтали» в пространстве, во многом обуславливаемые чисто естественно-природными факторами, дополнялись в Японии такими же активными процессами передачи информации и «по вертикали», т. е. во времени. На практике это приводило к длительному сосуществованию социальных групп и образований, которые отчетливо осознавали свои исторически обусловленные интересы. Самым наглядным примером может служить длительное параллельное функционирование центров сакральной и практической власти, наблюдаемое и в настоящее время — плюралистический фактор японской истории. В то же время внутреннее устройство каждой из групп было вполне иерархичным, что находило свое объяснение в писаной или устной «внутренней» истории.

Многоукладное общество с родовой аристократией у власти, собственное экономическое могущество которой зиждилось, прежде всего, на эксплуатации земледельцев-рисоводов, создало крайне своеобразную культуру, которая осваивает крайне ограниченное физическое пространство, интенсивно насыщенное всякого рода обменными и информационными процессами. Эту культуру мы определяем как «близорукую», имея в виду, что она в противоположность культурам «дальнозорким» — российской например — осваивает, прежде всего, ближнее, «околотелесное» пространство; она интровертна, тяготеет к самореализации в мелких пространственных формах; склонна к детализации, структуризации, каталогизации; процедура измерения играет в ней крайне значительную роль; она страдает агорофобией и неразвитостью абстрактного мышления. Одной из символических фигур такого мировидения остается дзэнский монах, предающийся медитации, взгляд которого направлен не вовне, а внутрь. Что касается временного аспекта этой культуры, то она осваивает прошлое время на максимально возможную глубину, но «не любит» и не умеет строить объемные планы на будущее.