Александр Мещеряков - Послевоенная Япония - этнологическое уничтожение истории

В отличие от нацистской Германии, в Японии этнология не являлась до второй мировой войны и во время нее составной частью официальной идеологии. Эта идеология любила метафору единства. «Сто миллионов сердец бьются как одно» ( итиоку иссин ), — утверждала пропаганда. Превосходство японцев над другими народами обосновывалось прежде всего тем, что они, проживая в стране, созданной синтоистскими божествами, превосходят другие народы в верности своему императору. Поспорить с этим было трудно, ибо мировые державы (США, Франция, Германия и СССР), на которые равнялась Япония, уже прошли стадию монархического строя. Исключение составляла Великобритания, но там такого верноподданнического порыва действительно не наблюдалось. Само слово «японцы» в официальных документах употреблялось редко, вместо него были в ходу такие обозначения, как «японоподданные» ( нихон синмин ) или просто «подданные».

По случаю грядущего вступления на престол императора Тайсё (1912–1925) был выпущен предкоронационный альбом, содержание которого было одобрено на самом высоком уровне. Он открывался следующими словами: «Благоухающая по утрам горная сакура поистине прекрасна. Однако будучи пересажена в иноземные страны, она будет продолжать расти. Высящаяся среди облаков божественная гора Фудзи высока и почитаема. Однако в иноземных странах есть горы, которые выше Фудзи. Среди обычаев и институтов есть разные — есть такие, что лучше у них, а есть такие, что лучше у нас, и если возникнет желание заимствовать их, то это возможно. В настоящее время мы заимствовали у них хорошее — носим европейскую одежду и управляем автомобилями. Они тоже заимствовали у нас хорошее — устраивают чайную церемонию и занимаются джиу-джитсу. Выгоды, которые приносит усиливающееся общение, находятся в соответствии с велениями времени, что приводит к выравниванию непохожего. Но здесь есть то единственное, чего невозможно заимствовать, даже если иноземцы пожелают того; то единственное, что невозможно скопировать, даже если пожелать того: наш императорский дом, который правит без перерыва на протяжении десяти тысяч поколений — такого нет нигде.

Невозможно себе даже представить, чтобы в какой-нибудь стране государь являлся бы “отцом и матерью для народа”. И только в нашей великой японской империи возможно такое. Не существует такой страны, где бы народ желал довести до совершенства свое “верноподданичество и сыновний долг”. И только в нашей великой японской империи возможно такое.

В нашей японской империи императорский дом и народ не находятся в отношениях ненавистного повелителя и повелеваемого. Они находятся в отношениях главы семьи и члена этой семьи.

И поскольку таковые отношения продолжаются не век и не два, а в течение долгих тысяч лет со времени основания государства, то эта идея, передаваясь из поколения в поколение, сформировала врожденное чувство почтения и любви по отношению к императорскому дому, чувство, которое прочно запечатлелось в умах народа — в каждом представителе японского народа без изъятия, превратившись в его неотъемлемое свойство» (Сокуи кинэн… 1913: 2–3).

По этому тексту хорошо видно, куда дул японский ветер. Идеи об уникальности японской природы и японских обычаев оставались на втором плане. Внимание идеологов полностью концентрировалось на фигуре государя и непрерывности династии.

Изучая локальные сообщества, предвоенная японская этнология не могла окончательно затушевать тот факт, что Япония состоит из множества зачастую изолированных сообществ, которые довольно сильно отличаются по языку, обычаям, стилю жизни. Этнология представляла собой академическую дисциплину, о существовании которой знал лишь узкий круг интеллектуалов.

Но после поражения во второй мировой войне этнологи оказались востребованы. В первую очередь это связано с тем, что прежние формы самоидентификации и прежде всего история оказались скомпрометированы. Учебники истории, заполненные примерами верноподданичества, больше не могли выполнять своего предназначения. Прежняя верность императору также переставала быть столь актуальной, как в прошлом. И здесь на выручку пришла этнология. Этнологи во главе с Янагида Кунио (1875–1962) предложили такие подходы, которые позволяли преодолеть общественный разброд, выражавшийся в разочаровании, чувстве унижения, потере идеалов единства, распространении марксизма, быстром росте «новых религий». Потребность японского общества с его неразвитым индивидуальным началом в объединяющих, склеивающих идеях была велика. Потребность была велика и в том, чтобы отделить себя от других. Привычная оппозиция «свой — чужой» требовала нового осмысления.