Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

В славянских переводах слово «поганый» служит эквивалентом греческого barbaros (Франклин 2010. С. 447).

Новый этап в исследовании планировки раннегородских портов бросается в глаза в сравнении с обзорами, восходящими к ситуации 1990-х гг. (ср.: Clarke, Ambrosiani 1995; Петрухин 1995. С. 154–169).

Это положение Гнёздова на перекрестке международных путей между Киевом и Новгородом провоцирует исследователей на отождествление его с загадочной Арсой восточных рассказов о трех группах руси (ср.: Новосельцев 1965. С. 419: Горский 2004. С. 64–65). Гнёздово никоим образом не «подходит» для такого отождествления: дело не только в том, что его расцвет, позволяющий сопоставлять этот центр со «столицами», относится к середине Х в. (а информация о трех центрах руси восходит к IX в.), но и в том, что поселение было открыто для иноземцев — как скандинавов, так и мораван, в то время как в Арсу не допускались иноземцы (см. из последних публикаций: Смоленск и Гнёздово. М., 1991; Гнёздово: 125 лет исследования памятника Археологический сборник ГИМ. — Вып. 124. М., 2001; Гнёздово. Результаты комплексных исследований памятников. СПб., 2007).

Проблема обсуждалась, в частности, во время защиты диссертации автора в марте 1994 и в отзыве В. Л. Янина.

Подобные привески обнаружены в Гнёздове, на новгородском Городище (см. каталог Белецкий 2004) и древнерусских городах — Киеве, Новгороде, Ладоге, Чернигове, Полоцке (см. главу IV, сноска 13) и у народов, «иже дань дают Руси».

Ока, как уже говорилось, играла существенную роль в процессе распределения восточного серебра, в функционировании трансконтинентальных коммуникаций с IX в., и эту роль можно считать прогностичной для будущего столичного региона.

Существенно, что технология производства ножей в Искоростене, граде древлян, взятом дружиной Ольги, лишена воздействия скандинавской традиции, характерной для погостов.

Материалы киевского «дружинного» некрополя II проанализированы В. Н. Зоценко (Зоценко 2010). Исследователь увязывает этот некрополь с поселением Х в. на горе Юрковица (Лысая гора), которую П. П. Толочко склонен отождествлять с летописной Хоревицей. Зоценко считатет эти археологичечские памятники остатками экстерриториального дружинного лагеря на северо-западных подходах к Киеву. На южной окраине Киева исследуется также Китаевское городище X в., получившее укрепления в середине этого столетия.

Формирование сети городских поселений, в том числе дуальных центров, в недавней статье исследователи связывают с некими «очагами напряжения», протяженность которых колеблется от 2 до 15 км (Булкин, Седых 2010).

Сам летописный термин Поромонь двор (НПЛ. С. 174) указывает на то, что варяги стали уже чужестранцами (Поромон двор — сканд. farmannagardr, «купеческий двор» — Мельникова 2011. С. 387), чьи дворы пользуются экстерриториальностью, о которой свидетельствует и «Русская правда».

Слово «язык» означало в начальном летописании народ, племя: язычники (поганые) — люди, следующие племенным обычаям, а не универсальной мировой религии — христианству. И. Я. Фроянов (1996) усматривал в обычаях древнерусских городских общин (расправе над князями и т. п.) наследие дохристианского культа. Ср. схожий взгляд на вече: Петров 2003. К языческому культу в христианский период эти обычаи отношения не имели (ср.: Петрухин 2000 и далее — главу XI).

Наиболее обстоятельное исследование принадлежит Е. А. Рыдзевской (Рыдзевская 1978. С. 173 и сл.). См. также популярную работу: Котляр 1986. С. 56 и сл.

Ср. предположение о «синхронизации времени существования двух держав (империи последнего Аморита и варяго-русского княжества Рюрика)»: Цыб 2011. С. 108.

В разных редакциях летописи имеются в виду то паруса из паволок (Лаврентьевская), то из коприны (? — Ипатьевская) — то ли шелка, то ли неумело сшитые (др. — рус. кропати): редакторам летописи неясны были терминология и смысл эпизода (ср.: Рыдзевская 1932. С. 473).

Роль договоров в истории начального летописания — особая проблема; ср.: главу VI.2; Цукерман 2008.

Понимание подобных культурных механизмов Клодом Леви-Стросом, равно как и предложенное им понимание различий в подходах историков и этнологов, представляется не менее перспективным, чем 50 лет назад, когда вышла «Структурная антропология». «История и этнология выбирают точки зрения, дополнительные по отношению друг к другу: история обобщает данные, относящиеся к сознательным проявлениям общественной жизни, а этнология — к ее подсознательным основам» (Леви-Строс 1983. С. 25).