Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

честными горожанами, спешащими по своим обыденным делам. Сквозь радужный флёр этих первых впечатлений Вольтер смотрел на Англию всю свою жизнь. Но в доме еврея, к которому он явился с кредитным письмом, его ждало потрясение.

“Мой чертов еврей, — писал он по-английски Тьерьо, — разорился. Я оказался без пенни, до смерти измотанный зверской лихорадкой, чужестранец, одинокий, беспомощный, посреди города, где меня никто не знал. Милорд и миледи Болингброк были в деревне. Мне недоставало духу явиться к нашему послу в столь бедственном состоянии. Я никогда не переживал подобного отчаяния; но мне на роду написано преодолевать все жизненные невзгоды. Моя судьба, всегда дававшая мне отдышаться после своих жестоких ударов, послала мне в нужную минуту неизвестного английского джентльмена, вынудившего меня принять от него немного денег, в которых я крайне нуждался. Другой лондонец, с которым я лишь раз виделся в Париже, отвез меня в свой дом в деревне, где я с тех пор веду простую и благостную жизнь, не выезжая в Лондон и наслаждаясь праздностью и дружеским теплом. Верная и бескорыстная привязанность этого человека, скрасившего мое горькое существование, заставляет меня любить тебя сильнее и сильнее. Все проявления дружбы делают моего друга Тьерьо еще более дорогим моему сердцу...”

“Другим лондонцем”, о котором говорит Вольтер, был купец Эверард Фокнер. В Англии Вольтер встречался с Попом, Свифтом, Конгривом, Уилксом, лордом Харви, лордом Оксфордом, герцогиней Мальборо, лордом Питсборо (у которого жил три месяца) и многими другими незаурядными и обаятельными людьми, но больше всех полюбил Эверарда Фокнера. Фокнер был десятью годами старше Вольтера и принадлежал к тому же классу. Его отец, как и дед Аруэ, был торговцем сукном, а дед — аптекарем. Подобно Вольтеру, но более загадочным образом, так как нет свидетельств о каких-либо особых его дарованиях, Фокнер добился положения в обществе. В 1735 году он получил дворянство, стал английским послом в Константинополе, а затем секретарем герцога Камберлендского. Позднее он женился на внебрачной дочери генерала Чарльза Черчилля, и их дети, хотя сам Фокнер умер в бедности, сделали прекрасные партии. Его дочь, миссис Бувери, блистала в свете и была приятельницей миссис Кру.

“Здесь в большой чести ипохондрики”, — говорил Вольтер. А изгнанные из Франции поэты — в особенной. Англичане были не прочь показать своим старинным врагам по ту сторону пролива, как нужно обращаться со знаменитым писателем. Король Георг II послал ему сто гиней, а королева Каролина — золотую медаль. В ту пору Англия была для писателей тем же, чем теперь является Франция: единственной страной в мире, где по-настоящему уважалась литература, где она поощрялась и где любое произведение, даже самое крамольное, могло печататься без страха перед полицией.

Вольтер указывал на “разницу между их свободой и нашим рабством, их разумной трезвостью и нашим безумным суеверием, покровительством всем искусствам в Лондоне, и позорным гнетом, под которым они прозябают в Париже”. Вольтер, без сомнения, искренно восхищался Англией, но он еще преувеличивал это восхищение, чтобы уколоть своих соотечественников. Своим французским друзьям он нарочито писал по-английски и называл французов “ваша нация”. “Я пишу и мыслю, как свободный англичанин”. Вольтер приехал в Англию с книжным знанием английского: он умел читать и писать, но не говорить. Беседа с Попом, не понимавшим по-французски, так его огорчила, что он на три месяца заперся в доме мистера Фокнера в Уондзуорте и опять появился в лондонском обществе лишь тогда, когда мог изъясняться совершенно свободно.

Так писал Эдвард Янг после спора о мильтоновском диалоге между Грехом и Смертью, в котором блистал Вольтер. Он должен был уже великолепно владеть английским, так как непросто острить на чужом языке.

Состоялось знакомство с Конгривом. Вольтер довольно опрометчиво сказал ему, что давно мечтал о встрече с тем, кого ставит вровень с Мольером и считает величайшим из живущих драматургов. Конгрив: “Я бы предпочел, чтобы вы желали меня видеть, потому что я английский джентльмен”. Вольтер: “Но их же так много!”

Вольтер не мог жить без работы и, освоившись в Англии, тут же взялся переделывать “Генриаду”. Он переписал уже опубликованную часть, выбросил все упоминания великого герцога де Сюлли, предка экс-обо- жаемого, и многое досочинил. Когда поэма была готова, он испросил и удостоился позволения посвятить ее королеве Каролине. Вскоре английские библиофилы получили по подписке нумерованное издание, в то время как в Лондоне расхватывалось популярное издание, за первые три недели допечатывавшееся три раза. Во Франции изданием новой “Генриады” занимался Тьерьо. Восемьдесят экземпляров подписного издания были украдены, когда Тьерьо отлучился в церковь, или, иными словами, самим прохвостом. Вольтер довольно много на этом потерял, но прибыль от “Генриады” в Лондоне с лихвой возместила убыток, положив начало богатству автора. Его чувства к другу не изменились. “Я всегда прощаю слабых и не терплю только подлости... Люди в большинстве своем так коварны, так завистливы и так жестоки, что утешительно видеть человека, который просто слаб”. Через несколько месяцев он писал по-английски Тьерьо: “Мы навеки рассоримся, если ты не возьмешь 500 французских ливров из денег, которые должна мне королева. Еще сто крон возьми у Бернарда... будет так, или мы больше не друзья”. Позже, когда Тьерьо приехал в Англию, он жил целиком на доходы Вольтера.