Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Распалились клены.
Стынет земля под ногами.
Упала хурма.
И колокольный стон
покатился в гору.

Вот и в Киото пришли холода —
помни, откуда родом ты.
Пот ледяной стекает с окна,
и с моей горы видно
дальше, чем было вчера.

Просыпаешься утром — бела земля.
Через поле к помойке
кошка бежит. Придавило шапками
крышки у баков — не выцарапать
объедков. Терпеливо ждет часа обеда,
пока солнце снег не расплавит.

В декабре
из японского дома
лучше не выходить.
Возвращаешься — выстудило,
будто и не жилец.
Включаю обогреватель —
не то коченеют пальцы
от перелистывания
полученных когда-то писем.

Страна рыбы и риса —
вылетаю пробкой
рейсом «Аэрофлота».
Куда б ни упал —
снежное счастье
вперемежку с картошкой.

Возвращение из зимы,
проведенной у теплого моря,
оборачивается Масленичным
таянием снега.
Не успела душа закалиться
Рождественскими морозами,
лыжней и водкой со льда.
Больше не щурюсь на солнце.

Кто ни разу не умер,
ни разу не жил.

Никакого мяса —
только кости и кровь,
только гора и вода.
Пусть города
вздымаются плотью
и дымится в котлах жратва,
только дымка туманит глаза.
Хотел стать камнем —
превратился в слова.

И так здесь было почти всегда
(т. е. последние тысяч эдак пятнадцать лет,
протянувшихся с последнего оледенения):
сентябрьская жара, которую здесь радостно
именуют остаточной, под аккомпанемент цикад
и свирепеющего дождя, пятнающего склон
красным, рыжим и желтым,
смывающего дома, стариков под откос.
Карабкаюсь по корням и камням.
Это не облака. Это туман стелется по глазам.

Полуденный обет молчания.
Лишь беглые тени стрекоз
на земле, насиженной
людьми и богами,
выдают, что ты жив.

Северная привычка — напялить
валенки, шапку-ушанку, пальто.
Словом, идти гулять. В наших
широтах вся жизнь — гульба. Оттого
и в этих киотосских проулках —
никого, на ком остановится
взыскующий праздности взгляд.
Никого, кроме редких собак,
склоняющих поводыря
к внеплановой вязке,
но получающих только
потоки шампуня в заплаканное лицо.
В общем, нам повезло —
как с климатом, так и с
национальным характером.
Выходя на простор, проверь
крепость пуговиц, не забудь
варежки и расположение звезд.

Перебравшись за Японское море,
не узнаешь земли:
в шесть пополудни уже ни зги,
сколько ни топай ногами,
ни единой плоскости не найти,
за исключением доброжелательных лиц,
подающих безмолвный знак —
у нас здесь свои замесы,
лучше уйди.

Перебравшись за море,
не узнаешь себя:
вымыт, выбрит, богат и трезв.
Не шарахаешься от тени и фонаря,
когтя зарплату, железно уверен —
жизнь прошла зря.

Надышавшись испареньями Великого Тихого,
дочь моя предпочитает
японский говор.
Это значит,
что жизнь моя
далеко зашла
за пределы земного.
Что ни шьет мне портной,
все не впору.
Материк подо мною
на звезды несет.

В этой стране, если хочешь болтать,
лопочи по-японски. Даже растения
здесь любят в скобках добавить —
Japonica. Даже выкройка листьев
у дуба здесь сработана так, что
приходится выбросить мысли
о слиянии в будущем всех рек
и народов. Ибо прошлое надвигается
неумолимей. Не говоря уже
о чем-нибудь более одномоментном —
вроде узких глаз, посаженных
для всматривания в себя.
Что поделаешь — острова…
За улыбкой девчушки — тоска
по залитым океанским рассолом
сухопутным мостам.