Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

«Великому посольству» Б. И. Пушкина с товарищами было предписано чрезвычайно поспешно ехать в Стокгольм, а там требовать, чтобы их немедленно отправили в Германию к Густаву-Адольфу. Кроме официальных грамот, они везли личное письмо патриарха Филарета Никитича к Густаву-Адольфу (датированное 11 октября 1632 г.) с выражением надежд, в самых дружественных тонах, на укрепление союза между королем и царем — «и впред идущие [будущие] годы вам бы общо стояти на недругов ваших» [567]. Из Новгорода посольство выехало 22 ноября 1632 г.

Примерно в это же время, 27 ноября, из Москвы был отослан другой документ — грамота царя и патриарха Жаку Русселю [568]. Эта грамота, отправленная с де Вержье, — ответ на присланное с ним же в конце октября письмо (от 13 сентября) и устные сообщения.

Де Вержье передал в Москве обширную информацию о «цесарской войне и о всех окрестных войнах», как и о всех значительных событиях в европейских государствах. Тут не только данные о войне в Германии, но и сообщения о мятеже Монморанси и Гастона Орлеанского во Франции, о самовластии Страффорда в Англии и т. д. Особенно подробны сведения об избирательной борьбе в Речи Посполитой, о военных планах и приготовлениях против Московского государства [569]. Эти последние сведения совершенно секретного характера были получены Русселем от Христиана Анхальтского, сына одного из видных немецких протестантских князей, вынужденного обстоятельствами искать карьеры вне войны с императором Фердинандом II и согласившегося было стать во главе наемных ландскнехтских войск польского королевича Владислава. Руссель сумел, использовав его евангелическое исповедание, убедить его не только отказаться от этой должности, но и предложить свою службу противной стороне — Московскому государству. Центральное место в письме Русселя и докладной записке де Вержье занимает доказательство необходимости поставить во главе нанимаемых русских иноземных войск именно этого выдающегося полководца и знатока военного дела, к тому же родственника Густава-Адольфа, князя Оранского и многих германских князей. Руссель доводил до сведения царя, что без принятия этой его рекомендации, «без того князя, он ныне не сумеет то дело сделать, о чем он говаривал, о том собрании войска». В ответной грамоте царя и патриарха по этому пункту выражалась высокая оценка успеха Русселя; однако в армию, ушедшую под Смоленск, назначать начальником иноземных войск Христиана Анхальтского уже поздно; но Руссель должен передать ему «милостивое слово» царя и патриарха и, если он согласен будет служить им со стороны Германии, также своеобразный аванс: «мало нечто» жалованья (по своеобразному обороту, вписанному рукой Филарета Никитича), а именно — посылаемых ему соболей на тысячу рублей. Иными словами, Христиан Анхальтский принимался на русскую службу, но, так оказать, в резерв [570]. Другое ходатайство Русселя было полностью удовлетворено. Руссель рекомендовал в русскую армию (вернее, «на время» отпускал от себя) «добре верного и гораздо смышленого» инженера Давида Николя, прославившегося в обороне главных гугенотских крепостей (Монтобан, Нерак и др.) во Франции в 20-х годах. Руссель намекает на причастность Николя к тем таинственным действиям в Смоленске и Полоцке, о которых он писал прежде и которые неминуемо должны привести к падению этих крепостей. Решение русского правительства было самое благоприятное: прибывший в Москву Николь был тут же зачислен главным военным инженером русской армии с высоким окладом 50 р. в месяц и руководил всеми фортификационными и осадными работами Смоленской войны.

С большим волнением пишет Руссель в своем письме к царю и патриарху по поводу известий о начале войны Московского государства с Речью Посполитой, а также о внутренней борьбе в последней: предсказать исход всех событий невозможно, «бог бережет ту тайну про себя — про великое междоусобие, которое всевышний бог рассеял во всех углах христианской земли, и про великие переменные дела, которые настали после моего отъезда из Москвы». Но, уповая на бога, надо спешить использовать благоприятный момент бескоролевья и борьбы в Речи Посполитой [571]. Руссель предупреждает, что поляки, зная о выступлении русской армии, всемерно постараются как можно скорее сговориться между собой об избрании того или иного кандидата, очевидно Владислава, королем, дабы сплотиться для отпора. Чтобы воспрепятствовать этому и оттянуть избрание, Руссель (успевший побывать в Гамбурге и вернуться в Любек) едет в Кюстрин к курфюрсту Бранденбургскому, имевшему влияние на польские выборы и служившему посредником между польско-литовскими диссидентами и Густавом-Адольфом, чтобы «вложить ему в ум» необходимость противиться замыслу иезуитов в Речи Посполитой совершить избрание короля «в такое время, которое не по нас», ибо это избрание «проклятые иезуиты хотят совершить всеми силами своими вперед того, покамест государь мой король дел своих не справил» в Германии. Конечно, теперь уже не может быть речи об избрании Густава-Адольфа польским королем добровольно, без насилия. «Кажется явно, — признается Руссель, — что бог судил, что государю моему королю не быть избрану от большей доли [части] поляков, а сей бог его ныне не допускает к польскому рубежу, будучи середи цесарской земли и на руках у него такой недруг да такое войско Фердинандово с великою силою, и потому кажется, что праведный бог присудил разорение Речи Посполитой Польской, землю их на раздел между ваших маестатов [величеств], по тому ж, как я и объявил вам великим государям [на случай], если государь мой король не доступит себе ту корону по изволенью и избранью поляков» [572].