Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Но то обстоятельство, что Густав-Адольф увяз в глубине Германии, далеко от польской границы, препятствует и этому второму варианту. Руссель ясно видит, что это не случайность, а плод усилий определенной политической шведской партии. С большой силой раскрывает он перед правителями Московского государства невидимую напряженную борьбу вокруг русско-польской политики Густава-Адольфа. Он указывает на роль канцлера Акселя Оксеншерны, лифляндского губернатора Иоганна Шютте и вообще тех «шведов», которым выгодно отсутствие короля. Густав-Адольф не может пока вмешаться в польские дела, «потому что канцлер помешку чинит [мешает] во всех делах его втаи [тайно], являясь с июня фактическим королем и не допуская никого ни к Густаву-Адольфу, ни от него, «и того дня [из-за того] он [Густав-Адольф] не мог подойти к польским рубежам, как у него задумано было, — он только послал послов своих к Варшаве, чтоб оттянули еще королевское избрание, покамест он выйдет из того места, где он ныне». Не столько от имперского войска помеха планам Густава-Адольфа, сколько «от его же королевских людей, которые взбесились». В частности, необычайные скупость и гордость шведов, особенно шведского канцлера, затруднившего положение Густава-Адольфа требованиями от немецких городов присяги на верность Швеции, и т. д. «всадили короля в таком месте» («только я надеюсь, — добавляет Руссель, — что король узнает, от чего стало, и по своему смыслу опять справит»). Со своей стороны Иоганн Шютте, «да и большая доля [часть] шведов также» хотят разрубить братскую дружбу между шведским королем и русским царем и «с радостью обманули б ваше ц. в. да Русское царство, коли б им возможно, нынче, когда они видят, что король отдалел [вдалеке] от них и никто за ними не смотрит». Потому-то и нужен Русселю князь Христиан Анхальтский, «что те, которые желают братскую дружбу порубить между ваших маестатов [величеств], похваляются тем о сю пору, что они заберут себе те деньги, чем войска поднять, и обманут ваше ц. в.». Руссель жалуется на травлю, которой он подвергается со стороны этой шведской партии. Де Вержье добавляет: «Сверх того я вашему ц. в. скажу, что все шведы господина великого посла [Русселя] ненавидят потому, что они видят желанье и подвижность его к вашего ц. в. службе и ко всему Российскому царству»; они больше не выплачивают ему королевского жалованья, говоря, что нельзя служить двум государям [573]. Де Вержье свидетельствует о неустанной деятельности Русселя, срывающего умышленья недругов короля и царя, подталкивающего вперед их доброжелателей; он беспрестанно посылает и принимает своих гонцов; их и сейчас разослано в разные места семь-восемь человек. Но сам Руссель не может доехать до своего короля, путь к которому ему преградил канцлер. Руссель сообщает, что он принял решение дождаться в Кюстрине русских великих послов и с ними ехать к Густаву-Адольфу; очевидно, он видел в этом единственное средство прорвать блокаду [574].

Ответная грамота царя и патриарха Русселю содержит самые несдержанные похвалы за его верную службу и старание, за приносимую им пользу. Его просят и впредь, не боясь врагов, хулы и неприятностей, продолжать радеть об интересах Русского государства. Эта грамота почти оформляет переход Русселя на русскую дипломатическую службу. Русселю выдается неслыханно щедрое вознаграждение за его заслуги: 1) ему посылают с де Вержье на 1 тыс. рублей соболей (кроме того же количества для передачи Христиану Анхальтскому); 2) в ответ на его нескромную просьбу разрешить закупать в России непосредственно у пашенных крестьян, где лучше и дешевле, семь лет по 50 тыс. четвертей хлеба, дается щедрая царская милость: разрешение в 1633 и 1634 гг. закупить у Архангельска по 20 тыс. четвертей в год, «почему рожь стала по прямой цене без прибыли, и наших пошлин с того хлеба для твоей к нам прямой службы и правды имать есмя не велели». Мало того, следуют еще извиненья: «… и в том тебе, Якову, ныне не оскорблятися», что жалованья соболями послано «скудно» и разрешено закупать хлеба меньше просимого, — это объясняется огромными расходами казны на нужды начатой войны. Русселю сообщается о ходе войны, о поручении командования боярам М. Б. Шеину и А. В. Измайлову с товарищами, о том, что в настоящее время уже очищены города Дорогобуж, Серпейск, Белая, и армия направилась к Смоленску [575].

Руссель в приведенных текстах не отошел далеко от истины, рисуя положение Густава-Адольфа. Помыслы шведского короля действительно были прикованы к приближавшейся польской войне, но он был связан немецкой войной и настойчивым нежеланием канцлера освободить его на время от этой немецкой войны. Но все же с июня 1632 г. Густав-Адольф непрерывно готовился к походу на восток. Он даже позволил разгласить, находясь в лагере под Нюрнбергом, будто к нему прибыли посольства из Татарии и Московии с предложением вторжения в Польшу и будто он демонстрировал им свою дисциплинированную и обученную 50-тысячную армию [576]. Однако это было только отражением его мечты. Гораздо важнее те подготовительные меры к этой близившейся войне, которые он принимал в действительности, оставаясь еще под Нюрнбергом. Не позже 1 июля 1632 г. (т. е. одновременно с отправлением письма в Россию) он назначил генерал-губернатором Пруссии фельдмаршала Германа Врангеля с задачей укрепить военные силы, находящиеся в Пруссии, и одновременно следить за событиями в Польше. По словам Норрмана, «есть основания полагать, что решение Густава-Адольфа послать фельдмаршала Германа Врангеля в Пруссию находится в какой-то связи со шведско-русским договором о наборе русской армии в Германии» [577]. Действительно, Силезия в это время уже не подходила в качестве плацдарма для польской войны [578], и единственным удобным плацдармом становилась Пруссия. В конце августа фельдмаршал Врангель прибыл в Эльбинг. Сюда привез ему новые устные инструкции от Густава-Адольфа посол Никодеми, направленный Густавом-Адольфом в Речь Посполитую с заданием добиваться там отсрочки выборов и разжигать внутреннюю борьбу. Содержание этих новых инструкций, данных Врангелю, неизвестно, «но правдоподобно, — полагает Д. Норрман, — что они связаны с вопросом о наборе русской армии» [579].