Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Русский бизнес — купечество, промышленники, деловые люди — оказались в ситуации двоякой. С одной стороны — государство целенаправленно, многолетними усилиями подталкивало экономику к развитию. Александр III, а за ним и его сын Николай II — отказались воспринять идею Победоносцева о «замораживании России» по крайней мере в сфере экономики — наоборот, ставка была сделана на быстрый рост. Но с другой стороны — капитализм не обладал моральной санкцией со стороны общества и интеллигенции, и последствия этого куда глубже, чем принято представлять. Еще при Николае II в самых разных сферах принимались антирыночные законы: например, происходила скупка частных железных дорог в казну (после чего темпы строительства резко упали), с началом войны правительство пыталось взять на себя скупку и реализацию продовольствия на нерыночных условиях, что окончилось провалом и принесло немалый вред. Все больше и больше органов, государственных и муниципальных (земства) пытались регулировать, распределять и запрещать, вмешиваясь в экономику намного сильнее, чем в классических странах с рыночной экономикой того времени. Идея «государства-ночного сторожа» никогда не была популярна в России, как и идея «равных возможностей». Общество в лице его лучших представителей — боролось не за свободу, а за замену государственного контроля общественным, причем иногда даже более жестким. Так что национализация промышленности, а потом и колхозы — все это родилось не на пустом месте, такие идеи бродили в социуме и до 1917 года — просто большевики до предела заострили вопрос, и применили намного больше насилия, чем кто-либо до них.

Еще одна вина интеллигенции — она не только не попыталась привить в обществе уважение к закону, но и сделала все чтобы внушить мысль о законе как инструменте насилия государства над обществом, нарушение которого — является актом освободительной борьбы. В итоге — дореволюционная Россия была местом, где закон попирался систематически, массово и во всех смыслах. В стране происходил беспредел на всех уровнях — присяжные оправдывали убийц, Царь прерывал занятия Думы, чтобы принять законы чрезвычайным порядком, граждане воровали, обманывали и наживались друг на друге, как только могли. Свирепствовали уголовная преступность и терроризм. Миф о том, что миллионные сделки заключались под честное слово — не более чем миф, он описывает отношения старообрядческих купцов и то в 19 веке — в двадцатом их сыновья и внуки включились в азартную игру «нае… ближнего своего» ничуть не меньше других. Война выявила, насколько поражены рвачеством и коррупцией даже те структуры, которые в других государствах не были этому подвержены — это армия и земства (муниципальная власть). Земства, претендуя во время войны на перехват части, а то и всех функций, какие ранее исполняло государство — на деле показали, что они ничуть не лучше, а скорее даже хуже, лживее, порочнее государственных чиновников.

Ну и последнее что можно сказать о русской интеллигенции — она в отличие от всех других оказалась совершенно глуха к национальным чувствам русских и не только взялась за выработку национального проекта, но и всячески пыталась принизить русских, внушая им деструктивные мысли об исторической вине русских чуть ли не перед всем миром и о том, что государство и власть — не русские и их надо свергнуть.

Николай II… я бы назвал его «добросовестный Царь». Не имея от рождения ни харизмы, ни задатков лидера, имеющий серьезные пробелы в образовании и воспитании — он тем не менее принял управление страной и добросовестно пытался делать все, что требовалось от Царя. Иногда он делал ошибки — но ничуть не больше чем другие, скорее даже меньше. Он не был ни реакционным, ни тупым, ни отсталым. Но, думаю, он не был счастлив ни одного дня с тех пор как взошел на трон. У него многое получилось, но не получилось главного: он не смог предложить своего видения будущего страны, достаточно привлекательного для того чтобы перебить ошибочный и деструктивный проект русской интеллигенции. Он всеми силами двигал вперед экономику, развивал армию — но не смог признать необходимость политических перемен и заручиться поддержкой, по крайней мере, части общества. В итоге в какой-то момент все, и даже монархисты, — увидели в нем тормоз для развития страны.

Экономическое и технологическое развитие общества, появление железных дорог, газет, телефона, расширение грамотности — привело общество к осознанию себя, включению в него тех социальных страт, которые ранее были из него исключены — и в конечном итоге, к попытке восстания против власти, которую потом назовут революцией. Это было выражением давней мечты русской интеллигенции, которая росла на событиях французской революции и считала, что именно таким путем должна пройти и Россия. Восстание потерпело поражение, не в последнюю очередь потому, что у него не было никакой внятной и позитивной программы, в то время как власть, пойдя на уступки — такую программу все-таки предложила. Но ни власть, ни общество — не смогли сделать из произошедшего выводов, никто не сделал шага навстречу, никто не задумался о будущем, об интересах страны и общества, о развитии, о месте России в мире. Европа наполнилась озлобленными, потерпевшими поражение русскими политическими эмигрантами, а те кто остались — и власть и образованное общество во главе с интеллигенцией — смотрели друг на друга с неизбывной ненавистью, поджидая момента для расправы и мести. Власть так же не смогла закрепить уступки и наладить диалог хотя бы с умеренными кругами, закрепляя манифест 17 октября как фундамент новой политической системы России. Общество мечтало свалить власть, и не ради лучшего будущего, а просто ради мести, ради восстановления собственного достоинства, ради преодоления униженности поражениями. Власть мечтала отобрать даденные права, чтобы и самой избыть страх перед бунтующей страной и «самовосстановиться».