Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Торговый путь по южной кромке тайги от Финского залива в Прикамье был, вероятно, проложен задолго до интересующей нас эпохи; в эпоху бурной активизации торговли в Восточной Европе в середине VIII в. в месте пересечения этого широтного пути с меридиональными путями, ведущими из Приладожья по Волхову на юг в Подвинье, Поднепровье и Поволжье, а через Свирь и Онежское озеро на север в Беломорье, и возникает протогород Ладога (см. рис. 2), а одновременно и чуть позднее (к началу IX в.) складывается система связанных с ним поселений, контролирующих поречье Волхова и низовья Сяси, через которую пролегал кратчайший путь на Волгу. Рядом с этими поселениями сооружаются и древнейшие погребально-культовые сооружения – сопки. Торгово-военная верхушка этого полиэтничного организма, вероятно, первой в Восточной Европе принимает то именование, которое в транскрипции источников IX–X вв. звучит как «рос» или «русь».

К рубежу IX–X вв. может быть отнесено сохраненное устной скандинавской традицией свидетельство об участии населения Приладожья в освоении северо-западной окраины Русского Севера. Это сообщение «Саги об Эгиле» (записана в начале XIII в.) о сборе Торольвом дани с лопарей в Финнмарке, происходившем около 900 г. (Исландские саги 1956: 78–79, 765). Под Финнмарком в саге понимается весь север Фенноскандии, окруженный морем с запада, севера и востока. Когда Торольв оказался «в горах на Востоке» (возвышенность Манселькя и Хибины), он столкнулся с колбягами (кюльфингами), торговавшими с лопарями, а иногда взимавшими с них дань. О связи Кольского полуострова и Западного Беломорья с Приладожьем свидетельствуют и некоторые «саги о древних временах», в которых, по авторитетному мнению М. И. Стеблин-Каменского, вымысел соседствует с древней (ранее конца IX в.) эпической традицией; в этих сагах сообщается о прямой связи Альдейгьюборга (Ладоги) и Алаборга (вероятно, городище у с. Городище на Сяси) с Биармией (Рыдзевская 1945: 62–65), которая в сообщении о древнейшем путешествии туда норвежца Оттара явно локализуется на юге Кольского полуострова (Матузова 1979: 24–25). Позднее (XIII в.) в этих местах (примерно от Варзуги до Сумы) локализуется зависящая от Новгорода область Колоперемь.

Безусловно, первичное освоение Русью будущего «Русского Севера» путем торговли и наложения дани распространялось не только по его западной и южной кромкам. В уникальном списке, перечисляющем «языцы, иже дань дають Руси», среди прочих названы «пермь, печора, ямь», занимающие глубинные районы Русского Севера; в специальной работе показано, что этот текст ПВЛ отражает реальность IX–X вв. (Мачинский 1986). Однако следующее по времени конкретное свидетельство относится уже к событиям середины XI – начала XII в. Речь идет об известном сообщении ладожан и ладожского посадника Павла, сделанном им в 1114–1116 гг. автору третьей редакции ПВЛ: «Суть и еще мужи старии ходили за югру и за самоядь» (ПВЛ 1950а: 197). Существенно, что Павел (человек, видимо, зрелого возраста) говорит не о походах современной ладожской молодежи или своих сверстников на дальний северо-восток, но лишь о походах очень старых мужей, в то время как в эти же годы новгородец Гюрята Роговичь сообщил летописцу о походе «в югру» своего отрока. Видимо, самостоятельные походы ладожан окончились не позже 1070-х гг., и позднее инициатива полностью перешла в руки новгородцев. Конечный пункт этих походов ладожан, судя по всему, лежал в зоне приморской тундры между полуостровом Канин и островом Вайгач. Дело в том, что югра и самоядь не числятся среди перечисленных ПВЛ «общерусских» данников на северо-востоке, а самоядь не назвала в знаменитом «этногеографическом обзоре» ПВЛ, где названа даже югра. Ясно, что в сообщении ладожан сохранено драгоценное воспоминание об особой «ладожской зоне» освоения Севера в XI в. Поскольку живущая в тайге югра, по данным восточных источников (где ее называют «йура»), граничила на севере с морем, а самоядь (ненцы), по ПВЛ, жила еще севернее, в приморской тундре, постольку становится ясным, что выражение «ходили за югру и за самоядь» может означать лишь морские походы. Об этом же говорят и рассказы этих же «старых мужей» о бесчисленных оленях и «веверицах», выпадающих из туч; сопоставление этих легенд со сходными скандинавскими рассказами о «лемерах» привело к выводу, что в них отражено впечатление от массовых миграций типичных обитателей тундры – северных оленей и леммингов.

Об одном из подобных ладожско-новгородских походов сохранилось летописное сообщение под 1032 г.: «Ярослав поча город ставити по Ръси. И тогда же Улебь иде на Железная Врата из Новгорода и опять (вариант: «вспять») мало их прииде» (ПСРЛ 1917: 116). В. Н. Татищев добавляет, что поход был направлен против югры. Имя Улеб, скорее всего, лишь вариант огласовки имени Ульв, которое носил старший сын воеводы Ярослава Рёгнвальда, возглавивший Ладожскую область после смерти отца, но вскоре смененный на этом посту братом Эйливом (Рыдзевская 1945: 58–62; Снорри Стурлусон 1980: 235, 402). Ярослав, в 1030 г. ходивший из Новгорода на чудь, в 1031–1032 гг. находился на юге (вместе с Эйливом), и естественно, что в его отсутствие поход на север возглавляет второе после князя лицо в Северной Руси, его свойственник и ладожский воевода Улеб – Ульв. Как показал А. Н. Насонов, под «Железными Вратами», видимо, имелись в виду проливы в Белом море у Соловков и у о. Мудьюг; так же именовался пролив между Новой Землей и о. Вайгач (Барсов 1885: 244–245; Насонов 1951: 93). Поход был тяжелым, не исключено, что погиб и сам Улеб. Это, видимо, древнейший поход в направлении Биармии и далее на восток, зафиксированный в русских летописях.