Андрей Бесков - Восточнославянское язычество - религиоведческий анализ

Если развивать эти мысли до конца, то нам остаётся лишь бессильно развести руками и признать, что задача, стоящая перед нами — реконструкция древней мифологической картины мира (то есть того образа окружающего мира, который складывался в человеке/коллективе-носителе мифологического сознания) — невыполнима. И это действительно так, если применять к подобной реконструкции те самые неумолимые прямолинейные критерии научности, о которых уже говорилось выше. Они заставляют нас искусственно привносить порядок туда, где не было упорядоченности, пренебрегать многообразием и изменчивостью форм живого цветущего организма в пользу уникального своеобразия его застывшего мёртвого тела.

Грустная ирония заключается в том, что подобные мысли высказываются далеко не в первый раз. Известнейший отечественный фольклорист А.Н. Афанасьев ещё в 1865 г. писал: «Ничто так не мешает правильному объяснению мифов, как стремление систематизировать, желание подвести разнородные предания и поверья под отвлечённую философскую мерку, чем по преимуществу страдали прежние, ныне уже отжившие методы мифотолкования» [119]. Однако сейчас именно методологию А.Н. Афанасьева воспринимают как устаревшую. Но, что интересно, спустя полвека после этих слов А.Н. Афанасьева другой замечательный исследователь древнерусского язычества — Е.В. Аничков, столь непохожий по своим взглядам на А.Н. Афанасьева, гораздо более строгий и критичный к своим выводам, писал: «так как современному человеку древние верования доступны лишь как осмысление, а не как живое чувство и живая вера, то при таком отношении выступает вперёд стремление догматизироватьбылую веру. Догматы какой-либо религии возникают лишь поздно, когда явится уже возможность у её ревнителей самим осмыслить свою веру и этим ответить потребности, как бы представить уму данные чувства. Оттого догматы присущи лишь высоко развитым религиозным системам. Догматы формулирует уже богословие. Не ясно ли отсюда, что воссоздать догматы угасшей религии — задача настолько трудная, что её можно с полным правом считать неисполнимой и что тут неминуемо должно вступить во все свои права художественное проникновение?» [120]. В итоге Е.В. Аничков отказался от попыток реконструкции общей картины древнерусского язычества, сосредоточившись на «элементах веры» (под ними он понимал элементы культа, верований, религиозных потребностей и обрядов), которые можно было почерпнуть в письменных источниках.

Долгое время отечественная наука шла именно тем путём, который наметил Е.В. Аничков, изучая лишь конкретные факты и не рискуя подниматься до уровня каких-либо глобальных обобщений в отношении славянского язычества. Но, в соответствии с утверждением о том, что история развивается по спирали, во второй половине XX в. появились фундаментальные труды по славянской мифологии, авторы которых (академики Б.А. Рыбаков, В.В. Иванов, В.Н. Топоров) вновь предприняли попытки осмысления славянского язычества во всей его полноте и своеобразии. В трудах исследователей славянского язычества стало часто встречаться выражение «модель мира». При всей важности и научности этих трудов они могут быть подвергнуты достаточно жёсткой критике другими исследователями, ибо действительно порой авторам приходится «перескакивать через слабые звенья» своей аргументации, давая волю интуиции. Здесь перед исследователями встаёт старая как мир проблема знания и понимания. Учёный, опираясь на свои знания о язычестве, пробует понять его сущность, а значит возродить, реконструировать его в своём сознании. И в этом случае, как и говорил Е.В. Аничков, вступает в свои права «художественное проникновение», выходящее за пределы научного инструментария. Какие-то моменты учёный не может объяснить с помощью принятых в науке средств, он просто чувствует, что здесь должно быть так, а не иначе [121]. И чтобы иметь шансы понять этого исследователя, а затем решить — соглашаться с ним или нет, нужно пройти вслед за ним весь его путь, знать всё то, что знает он, проникнуться его логикой. К сожалению, это практически не выполнимо, а если бы мы даже и смогли проделать всё это, то не обязательно пришли бы к тем же выводам, что и он, ведь на основе одних и тех же знаний разные люди могут прийти к различному пониманию предмета. Следовательно, реконструкция восточнославянской языческой модели мира — это глубоко личностный процесс. Реконструирует его не только автор исследования, но, вслед за автором, и каждый читатель этого труда. И поскольку нет критериев истинности у вненаучных методов — нельзя судить об истинности той или иной реконструкции.