Владимир Михайлов - Ночь черного хрусталя

Ева вздохнула:

- Если вы не побежите слишком быстро, буду вам очень благодарна.

- А знаете, что? Давайте-ка, я понесу вас!

Милов вдруг понял, что ему очень хочется взять ее на руки - нет, посадить на плечи и нести.

- Нет, Дан, я привыкла стоять на своих ногах. Как вы думаете, эту воду можно пить? У меня пересохло горло…

Милов отрицательно покачал головой. И не только потому, что в этой же канаве, только там, подальше, лежал труп.

- Ева, вы же врач, сами понимаете, что нет. Эту воду пусть пьют наши враги.

- Где же найти другую?

- В двух шагах от вас, красавица.

На сей раз Милов произнес это слово с легким сердцем: Ева успела смыть грязь с лица, причесаться - волосы не висели более бахромой - и даже подкраситься немного; потерять туфли - не так страшно, но сумочку со всеми необходимыми принадлежностями она из рук так и не выпустила.

- Где же?

Милов завел руку за спину, а когда вытянул - в ней была плоская фляжка.

- Пейте, отважный доктор. А вы, господин Граве, наверное, не отказались бы от чего-нибудь покрепче? Вот, держите.

- Как вам удалось раздобыть это, господин Милф?

- Я же говорил вам: на этой дороге можно найти все, что угодно.

- Что-то очень крепкое, - Граве вытер губы.

- Из солдатского репертуара. Ну, что же: вперед! На шее паруса сидит уж ветер!..

Теперь можно было идти смелее, но Милов тем не менее внимательно наблюдал, не отвлекаясь на разговоры. Солнце поднималось все выше, изредка налетали порывы ветра, и тогда по дороге навстречу идущим с шуршанием бежали клочья бумаги, сухие листья (теперь деревья начинали терять листву уже в середине лета, и даже сосны не так крепко держали хвою), поднимались облачка пыли; порой ветер приносил отзвуки непонятного гула. Идти приходилось все медленнее - Ева уже явственно прихрамывала, но на новое предложение Милова - взять ее на плечи - лишь отрицательно покачала головой. И Граве заметно нервничал: видимо, непонятное всегда раздражало его, беспокоило, выводило из себя.

«Человек регламента, - подумал о нем Милов, - таким приходится трудно, когда часы начинают показывать день рождения бабушки. Приободрить бы его немного, а то он ведь и женщину до города доставить не сможет…»

- Ничего, господин Граве, - весело молвил он, - не унывайте, ничего плохого ведь, по сути, не происходит. Вспомните: мало ли что бывало в двадцатом веке: войны объявленные, войны необъявленные, войны внутренние… и ничего - живем!

- Может быть, в вашей стране к этому привыкли, - нехотя ответил Граве, - у вас, действительно, чего только не бывало…

- Вот тут вы не совсем правы: на экологической почве у нас как раз до такого не доходило. Пока, во всяком случае.

- Видимо, вы все же бережливее относитесь к природе?

- Я этого не сказал бы, - усмехнулся Милов. - Природу мы душили не меньше вашего, а может быть, и больше. Беда в том, что у нас итак было слишком много запущенных болезней - и наших собственных, и ваших недугов, которые мы усваивали, добиваясь ваших успехов. Так что об этом нашем общем, всепланетном раке - ваше сравнение, Ева, кажется мне очень точным, - мы думали никак не больше вашего, а действовали, пожалуй, меньше, - хотя поразговаривали, безусловно, вдосталь, что есть, то есть. Но ведь рак не из тех болезней, которые можно заговорить, больной и под гипнозом преставится благополучно, если насквозь в метастазах… А у нас еще и традиция сработала: ждать, пока вы начнете, чтобы на вашем опыте убедиться, что дело стоящее… Давняя привычка: во всем, кроме политических экспериментов, начинать вторым номером, за вами - чтобы было, кого догонять. Да тут сперва и поартачиться можно было: это, мол, только у них так, исторически обреченных и разлагающихся, а у нас такого даже и по теории быть не должно; и лишь вволю на сей счет поупражнявшись, просили: «Поднимите нам веки» - и убеждались: ну да, то же самое, те же симптомы - возрастные болезни мы долго понимали как политические, хотя это недуги не общественного строя, а всей цивилизации… Понимаете, руководство - ваше, наше ли - тоже ведь находится внутри опухоли, как же ему так сразу взять да себя - ножом, пусть и хирургическим… Это ведь каково - решиться! А даже и решившись - еще ведь и знать надо, как резать да как потом зашить, речь-то уже не о смене плановой экономики на рыночную или наоборот, речь - о смене цивилизации, не больше, не меньше! А в этом - исторически - мы очень робки. Хотя и новое общество строили, и все такое, но ведь строили в рамках все той же, не нами придуманной цивилизации… Вот если бы мы с самого начала сказали себе и всему миру: не догонять то, что устремлено в тупик, не по социальной своей структуре, но из-за в корне неверного отношения к обитаемой нами планете, не догонять, а - идти другим путем! Строить иную цивилизацию, а не другую общественную или государственную форму в рамках все той же, технологической, которая и по сути своей более ваша, чем наша, - потому что вашим способом жизни она и порождена. Иную цивилизацию! Подите-ка решитесь! А ведь больной канцером - он, как известно, старается в него не верить: верить страшно, тогда надо начинать о душе думать!.. И мы утешаемся: ну, какой там рак, это язвочка, гастритик какой-нибудь, ну, попьем таблеточек, в крайнем случае - лучевую терапию, но и это уже из чистой перестраховки, только чтобы домашних успокоить. Да и времени нет болеть, работа продохнуть не дает! И ведь верно, есть работа, есть - а новообразованьице разрастается, а жизнь гибнет, вся планета гибнет, а безотходная технология - это то самое лекарство от рака, хотя и не стопроцентное, которое изобрели бы - да больной раньше помрет… Но вот приходит мгновение, когда больной вдруг понимает: нет, не язва, не воспаление какое-то - это он, что и называть страшно. И наступает сумятица, потому что глубокий животный страх только к ней и приводит. И от смертельного ужаса, конечно, многое может возникнуть: и кровь, и погромы - бей ученых, вон до чего довели; бей инженеров - понастроили, позатопляли, поизуродовали; бей начальство - докомандовалось, довело до ручки. И уж заодно, конечно, - бей инородцев, или иноверцев, или жидомасонов, или там черных котов - опыт-то во всем этом есть, он едва ли уже не в генетической памяти сидит… Так что, господин Граве, того, что у вас, может быть, сейчас происходит, опасаться, конечно, надо, но не в сторону отходить, а наоборот, стараться повернуть ко благу, чтобы не кровопускания устраивать кому-то, а заставить правительствующих, кроме разговоров, и дело делать - спасать природу и человечество любой ценой, если даже на первый взгляд она немыслимо дорогой покажется: жизнь-то дороже, а мы ведь сейчас сами себя в классическую ситуацию поставили: кошелек - или жизнь! Надо, надо кошелек отдавать… Вот почему и нельзя вам сейчас унывать, наоборот - к делу готовиться, ко множеству серьезных дел. Выше голову, господин Граве, выше голову!