Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Сентябрь стал для Петра победным месяцем. Еще в середине сентября было получено известие об успешном отражении нападения на Санкт-Петербург Либекера. Враг был сильно потрепан и отогнан от города. Конец месяца завершался разгромом Левенгаупта. Наученный прежними неудачами, царь не в пал в эйфорию. Но настроение в главной квартире было приподнятое. Октябрь все в одночасье переменил, обрушив новое испытание — измену Мазепы.

Иван Степанович Мазепа принадлежит к тем историческим фигурам, вокруг которых периодически разгорались острейшие идеологические баталии. В итоге на современном постсоветском пространстве «существуют» как бы два Мазепы. Один — восходящий чуть ли не к временам Петра с его обличительными указами. Мазепа в них — изменник царю, Российскому государству, клятвопреступник, «враг малороссийского народа». Другой, «украинский Мазепа» — национальный лидер, трагическая и одновременно героическая личность, сторонник создания суверенной и единой Украины, защитник народа и борец с тиранией Петра и «московским гнетом». Само выступление Мазепы трактуется как акт самообороны. Цель Мазепы благородна и не подвергается сомнению; упрек если и звучит в его адрес, то в плане его нерешительности и непоследовательности. Еще Мазепа в украинской панегирической литературе — образованный, свободно владевший латынью человек, не чуждый поэзии, книжник, меценат, покровитель культуры эпохи «украинского барокко». Наконец, он почти романтическая личность, «чаровник» — достаточно здесь вспомнить любовь старого гетмана к Матрене, дочери генерального судьи Василия Кочубея и своей крестнице.

Разность взглядов на одну и ту же личность — явление обычное. Особенно если сам герой оказывается связан с национальными приоритетами и обидами. Здесь всегда оказывается много политики, актуальным становится сегодняшнее, преломляющее прошлое. И все же это не освобождает от необходимости дать взвешенную оценку личности, вписать, а не вырвать его из того исторического контекста, в котором герою довелось жить и действовать. Историческая интерпретация не должна подменяться политической манипуляцией. Надо помнить, что настоящее всегда шире и актуальнее истории. Оно вмещает в себя слишком много, чтобы ограничиваться лишь одним, каким бы оно ни было, плохим или хорошим прошлым. История — не просто память, а ее осмысление и преодоление. Будущее, конечно, можно построить на обидах и претензиях, но только какое это будут будущее?

Новейшая российская историография, справедливо не принимая трактовки Мазепы большинством современных украинских историков, должна все же критически осмыслить и свои исходные позиции. Не следует забывать, что есть Мазепа — реальный исторический герой, и есть Мазепа — символ, олицетворение вполне определенной национальной идеи. И этот второй Мазепа, «оторвавшись» от первого, существует и действует в совсем ином измерении. При этом он тоже вполне «реален» и функционален, хотя, по сути, это знак, национальный символ, воплощенная в образе идея суверенности. Забывать или игнорировать этот факт национального самосознания части украинцев было бы ошибкой. Одним из первых это понял Г. П. Федотов. В своей пророческой статье «Судьба империи», предсказавшей распад СССР задолго до его распада, он писал: «Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего потому, что мы любили Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еще и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали по схемам русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, что воссоединиться с Москвою. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования». И еще одна цитата, заставляющая задуматься: «Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается на оценке Мазепы…»

Совсем еще недавно, рассказывая об истории «воссоединения» Великороссии и Украины, историки обращали внимание прежде всего на то, что способствовало сближению двух народов: этническое родство, единая вера, культурная близость, общее историческое прошлое. Эти общие черты не были выдумкой «великодержавных историков». О них хорошо были осведомлены современники событий. «У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай», — писал за четверть века до присоединения Украины киевский митрополит Иосиф Борецкий. Про «одну кровь и одну веру» говорили в канун Переяславской рады и в Варшаве, высказывая вполне обоснованные опасения по поводу ориентации казачества на «царя восточного». Однако за обстоятельствами, способствующими сближению Украины и Москвы, обыкновенно забывали упомянуть и то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет элит русского и украинского общества. Старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правящее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей — вместе с Польшей и Литвою — в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации военного потенциала казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая с точки зрения будущности Речи Посполитой, толкала казачество то в сторону Москвы, то к Крыму и султану.