Геомар Куликов - Юрьев день

— Деревень, дворов много ли?

Помедлил рытовский приказчик, словно раздумывая: продолжать ли разговор аль закончить. Сказал-таки:

— Деревень да сёл — шесть. Дворов в них — более полуста. — И уколол, не стерпел: — Сколько курей да поросят в каждом дворе — не считал.

— Прости, государь, старика, — вступилась бабушка. — Отец его на этой земле родился. А кошка и та к своему месту привыкает.

Приказчик чуть голову наклонил: понимаю, дескать.

А дед, вновь глаза открыв, негромко, но внятно молвил:

— Трудно родные места покидать. Однако обманул меня, старика, князь жестоко. Нарушил своё слово. Да забыл, видать, что люди мы, слава богу, вольные. Потому передай Иван Матвеевичу, согласны мы, коли пожелает, переехать на его земли. Николе же, — в сторону родича глазами повёл, самому решать, с нами ехать, здесь ли оставаться.

Замолчал дед.

Тренькина мать в голос заплакала. Тренька носом шмыгнул: прав дед, не бросать же в беде Митьку, словно шелудивого пса, хоть и вправду на собаку менян был.

Дядька Никола сокрушённо головой покрутил.

— Куда же я вас одних отпущу…

Тренькина мать — брату в ноги. А тот:

— Эх, Степанида, не так мечталось. Из одного хомута в другой лезем. И будет ли он легче да свободнее?

Трофим, приказчик рытовский, тех слов ровно не слышал. Промолчал.

В окошко, за которым ранние сумерки сгущались, глядел.

Две семьи свёз Иван Матвеевич Рытов у князя Петра Васильевича Боровского на Юрьев день. Гневался тот, как никогда прежде. Ещё бы, ему, князю рода старинного и богатого, пришлось уступить худородному дворянину. Однако понимал князь — не следует наживать врага в человеке, что милостью пользуется у царя. Оттого с честью и ласкою проводил ненавистного Ивана Рытова. На прощание даже расцеловались троекратно хозяин с гостем. Друзья закадычные, да и только!

Ускакал Рытов с собаками и людьми своими, прихватив Митьку. А новые рытовские крестьяне на подводах потянулись следом.

Громыхают телеги по мёрзлой земле, чуть припорошенной снегом.

Морщится дед от боли при каждом толчке. А Тренька, известно, по малости лет все беды забыл, носится словно оглашенный. То вперёд забежит, то остановится, разинув рот на лесное какое диво. А чего только но дороге не встретишь! К примеру, на дереве — кошка большущая, что твой телёнок.

Хвост короткий, словно обрубленный.

Летит Тренька сломя голову к дядьке Николе:

— Кошка! Кошка!

Бабушка головой качает:

— Господи, вот выдумщик уродился! Кто же в лесу кошек видывал?

— Была кошка! — сердится Тренька. — Хвост у неё короткий. На ушах кисточки…

Дядька Никола поясняет:

— Рысь то, должно быть.

И рассказывает Треньке про диковинную лесную кошку — рысь.

Обогнал Тренька всех чуть не на целую версту. Засмотрелся на дятла, чей стук разносился по всему лесу, а в кустах — точно человек громадный медведь! Припустился Тренька что было духу к подводам, а сзади топот…

— Маманя! — закричал дурным голосом. Ткнулся с разбегу мамке в подол. Едва выговорил: — Медведь…

Дядька Никола смеётся:

— Где он, твой медведь-то?

Оглянулся Тренька: лежит запорошённая снегом дорога, нет на ней никого.

— Был медведь, своими глазами видел… — оправдывается смущённо Тренька.

— Если и был, — улыбается дядька Никола, — его теперь за три версты отсюда искать надобно.

Удивляется Тренька:

— Нетто можно медведя напугать?

— Ещё как, — отвечает дядька Никола. — Весенний голодный медведь да зимний, шатун, для человека подчас опасен. А теперь, когда осень едва миновала, мишка сытый, берлогу ищет.

Однако после встречи с медведем присмирел Тренька, стал держаться подле взрослых.

У тех заботы нешуточные.

Остались с новыми рытовскими крестьянами приказчик Трофим да ещё один холоп — Мирон, мужик молчаливый и неприветливый, на голову дядьки Николы выше и в плечах шире. Сказал Трофим: дорогу, мол, показывать. А подвода их позади. И Мирон с дядьки Николы глаз не сводит.

Тренька и тот приметил, удивился. У дядьки Николы спросил, когда Мирон чуть поотстал:

— Чего он? Будто караулит…

— Так, племяш, оно и есть. Должно, боится, чтоб не сбежали. За нас Рытов князю деньги платил…

Вовсе притих Тренька.

— Купил, что ли, он нас у князя-то?

Дед вмешался:

— Ты, Никола, мальчонке голову не морочь. Мы, Терентий, люди вольные. У кого захотим, у того землю и пашем…

Хмыкнул дядька Никола:

— Вольные… Так ли? Захотел я от князя уйти, что вышло? А Рытов меня, ровно порося аль козу, перекупил. Вот тебе и вся наша воля.