Геомар Куликов: Юрьев день

Внемлют мужики и бабы затаив дыхание царскому писцу. А тот далее речь ведёт:

— И дабы порядок в описании том нарушен не был, установил царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич заповедные годы, в которые бы выход крестьян от одного помещика к другому запрещён был…

— Постой! — закричал дядька Никола. — Это что ж, теперь мы, стало быть, от Рытова уйти не можем? Так, что ли?

— Именно так, — спокойно, и недовольства не выражая, ответил писец.

— Помилуй! — Дядька Никола вперёд начал проталкиваться. — Мы расчёт с барином сделали, вчера сполна заплатили пожилое. Нам-то как же? Нас-то, верно, тот царёв указ не касается?

Писец опять губами пожевал, видать, такая у него была привычка, на дядьку Николу в упор уставился и возвысил голос:

— Кто ты такой есть, чтобы царёвы указы тебя не касались, а?

Зашумели мужики. А писец — здоровая у него оказалась глотка — рявкнул:

— Молчать! Царский указ читать буду!

Мужики, понятно, разом стихли. А писец развернул поданную ему бумагу и зычным голосом принялся читать:

— «Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич с боярами приговорил…»

Долго читал писец. Мало что понял Тренька. Всё более на дядьку Николу поглядывал. А тот чем далее, тем лицом темнее делался.

Умолк писец. Откашлялся глухо.

— Понятно ли? — спросил. — Уразумели указ государя нашего Ивана Васильевича али нет?

— Уразумели… — отозвались мужики нестройно.

А дядька Никола опять вперёд полез:

— Постой, мил человек…

Писец свысока:

— Не мил человек я тебе — государев подьячий.

— По мне, хоть самим сатаной будь! — остервенился дядька Никола. Почто вчера Иван Матвеевич деньги брал? Выход сулил? А ноне ты царёв указ читаешь, что выходу не быть!

Осклабился подьячий:

— Должно, не знал Иван Матвеевич государева указа, потому и сулил.

— Как же так, Иван Матвеевич? — вплотную к Рытову подступился дядька Никола. — Взявши деньги, выходит, обманул, обвёл вокруг пальца. Так, что ли?

Рытов поверх Николиной головы посмотрел:

— Что лишне, в счёт будущего оброка пойдёт… — И к кучке малой своих крестьян зычно и строго: — Глядите, царёв указ все слышали? Коли кто указ нарушить задумает, пусть на себя пеняет. Не будет ему ни жалости, ни пощады! Учинил государь с боярами заповедные лета, выход запретил. Потому должно быть вам всем на моей земле до нового государева установления.

— Эхе-хе! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — с тоской безмерной вздохнул кто-то подле Треньки.

— А теперь, — закончил Рытов, — по домам, мужики! — И внезапно к дядьке Николе оборотясь: — Берегись, раб. Коли удумаешь что — под землёй найду, кожу сдеру. А мальчонку твоего — псам…

Рванулся дядька Никола к дворянину государеву Ивану Рытову, а сзади люди, что приехали с царскими писцами, его под руки.

— Не балуй!

Огляделся дядька Никола глазами, налитыми кровью, царёвых слуг стряхнул:

— Не трожь, холуйское племя!

И, повернувшись круто, дороги не разбирая, — к дому.

Невесел был тот путь. Молчком шли. Даже Урван, опустивши хвост, плёлся.

Вместе, едва десятком слов перемолвившись, пообедали.

Поднялся из-за стола дядька Никола, сказал твёрдо, как о деле решённом:

— Уйду от Рытова. И за обман посчитаюсь. Крепко! — И к Треньке: — Коли воли не дают, её надобно силой брать. Запомни, Терентий. На всю жизнь!

Кивнул Тренька головой и серьёзно, ровно взрослый, ответил:

— Запомню!