Симона Берто - Эдит Пиаф

"Нет,- вскричал Ив,- я не могу. Я мужчина, а не женщина, чтобы блеять о любви! Я не господин Пиаф!"

Я подумала, что Эдит кинется на него с кулаками, но она стала кричать на него, да так, что голос разносился по всему отелю. Ив впервые видел ее в приступе гнева, он стоял перед ней как большой растерянный ребенок. В конце концов он расхохотался.

- Ну и дыхание у тебя!

- Как же ты не понимаешь, что о любви нельзя не петь? Публика требует именно этого. Но ты должен занять свое, особое место среди всех этих Пьеро, которые вздыхают о любви при лунном свете. Пусть на сцену выйдет настоящий мужчина, пусть он кричит о любви! Публика ждет его, он ей нужен! И потом, хватит с меня! Веришь ты мне или нет?

Но если Ив вбивал себе что-то в голову, разубедить его было почти невозможно. К тому же он был ревнив, как рыцарь крестовых походов. Если бы он мог, он надел бы на Эдит пояс целомудрия. С самого начала он возненавидел Анри Конте, первого, кто попался ему под руку. "Не смей просить для меня песен у этого типа. Я тебе этого не прощу!"

Нельзя сказать, чтобы это облегчало дело... Было начало 1944 года, и у нас оставался только Анри!

Тот день начался неудачно. Зазвонил телефон. Эдит сняла трубку и, прикрыв ее рукой, стала что-то шептать. Я стояла рядом и услышала: "Да. В половине шестого. Хорошо. Поднимешься прямо сюда". Ив смотрел в окно. Казалось, он ничего не слышал.

- Кто это?

- Тебе все надо знать?

- Да.

- Лулу Барье.

Я была уверена, что Эдит лжет. Около пяти часов Ив объявил:

- Эдит, я пойду пройдусь.

- Возвращайся поскорей, любимый.

- Не волнуйся.

- Ты не берешь с собой Момону?

- Я что, не имею права побыть один?

Тот, кого ждала Эдит, был Анри. Не успел он войти, как Эдит бросила на меня взгляд. Мы услышали, как из соседней комнаты, моей, донесся легкий шорох. По лицу Эдит скользнула улыбка, а в глазах зажегся тот хорошо знакомый мне огонек, который всегда появлялся, когда она затевала злую шутку или задумывала жестокую расправу. Она заговорила чуть громче, чтобы ее было слышно в соседней комнате.

- Я попросила тебя прийти, Анри, милый, чтобы поговорить о песнях.

- Ну знаешь, сейчас происходят такие события, что к лирике сердце не лежит.

- Но мне как раз нужны сильные, мужские песни. Для очень талантливого парня, для Ива Монтана.

Анри расхохотался.

- Ты всегда умеешь меня рассмешить! Значит, слухи подтверждаются? Ты в самом деле занимаешься этим поддельным ковбоем?

- Он, кстати, меняет репертуар.

- Послушай, Эдит, я буду с тобой откровенен. Этот парень - пустой номер. Он не умеет держаться, вульгарен, у него чудовищный акцент и жесты шансонье начала века. Он никуда не годится...

Я думала, что Эдит вцепится ему в волосы, но вместо этого она произносит кокетливо:

- Ты так считаешь?

- Уверен. Спи с ним, если он тебе нравится, но в профессиональном смысле ему ничего не светит.

- Ты прав, Анри, пожалуй, я действительно ошиблась, это бездарность.

Когда он уходил, они задержались в дверях и Эдит добавила:

- Я правильно сделала, что поговорила с тобой, Анри, ты открыл мне глаза.

- Твой Ив ни в одном зале не соберет аншлага...

Едва Анри успел выйти, как Эдит открыла дверь в соседнюю комнату. На пороге бледный от бешенства стоял Ив.

- Это тебя отучит подслушивать под дверьми!.. Возке, да ты весь в крови!

Ив держал в руке осколки стакана. Вероятно, он сжал его с такой силой, что раздавил. Кровь лилась ручьем, как из быка на корриде. Он произнес беззвучно, голосом, лишенным всякого выражения, настолько его изменил гнев: "Никогда больше этого не делай. Слышишь, никогда. Я хотел тебя убить".

В течение нескольких дней нам было не до песен... Август сорок четвертого. После высадки в Нормандии в июне воинские части проделали большой путь по дорогам Франции, и у парижан, ожидавших вступления в город генерала Леклерка во главе Второй бронетанковой дивизии, температура поднялась до 40 градусов.

Немецкая армия бежала, ее сдувало как ветром. Полное поражение. Парижане назвали это "зеленый понос". На рукавах участников французского Сопротивления, старых, молодых и совсем юных, расцвели трехцветные повязки. Дым пороха пьянил. В Париже наконец запахло победой. Повсюду красовались флаги.

Эдит ждала вступления частей генерала Леклерка, как дети ждут парада 14 июля. Для нее он был освободителем. Де Голль ее не интересовал. Она говорила: "Это политик. Он - не настоящий генерал. Он не марширует впереди своих солдат!"

В тот день, когда де Голль прошел от Триумфальной арки в Собор Парижской Богоматери слушать мессу, Эдит не могла усидеть дома. Ива с нами не было. Он, по-моему, был с отрядами внутренних сил Сопротивления. В эти дни все мужчины уходили из дома за новостями. И, воспользовавшись свободой, мы пешком, как в доброе старое время, когда пели на улицах, спустились с Монмартра к площади Этуаль.