Эдит Пиаф: Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

© Павлищева Н., 2012

© ООО «Яуза-пресс», 2014

Тео, мне тебя предсказала гадалка. Нет, не так – Провидица!

Знаешь, тогда я была замужем за Жаком Пиллсом, красавцем Пиллсом, молодым, всегда улыбающимся, готовым наговорить кучу комплиментов даже вшивой бесхвостой собаке, ковыляющей на трех лапах. Жак смеялся над моими пристрастиями к спиритическим сеансам и попыткам узнать будущее у ясновидящих, а я упорно ходила от одной гадалки к другой.

И вот одна из них, выглядевшая вполне нормальной женщиной, без черепов, черных кошек или сатанинского блеска в глазах, вдруг сказала, что вся моя жизнь – подготовка к встрече с суженым. Мой суженый молод, годится мне в сыновья, красив, строен и затмит в моей памяти всех, кто был до него. Он уже существует и даже ждет меня!

Знаешь, я замучила ясновидящую, появляясь у нее вновь и вновь.

– Но я уже все сказала!

– Опишите его…

Увидев у себя в палате шапку твоих черных волос и услышав твой голос, я поняла, что это та самая встреча. Но, господи, как же поздно!

На столике рядом с моей больничной кроватью расположился уже целый ряд подарков – куколка, какие-то безделушки, каждая очень мила и со смыслом, в нескольких вазах бесчисленные букеты, которые ты приносил каждый раз. Фиалки, невесть где раздобытые посреди зимы… «Они так похожи на ваши глаза, Эдит…»

– Мои глаза? Что ты, Тео, от моих глаз уже и воспоминаний не осталось.

– Они фиалковые, я знаю, просто, когда вы смотрите в зеркало, не так хорошо видно, а когда смеетесь или поете, тогда лучше.

Смешно, но я помню каждый день, почти каждый час из тех, что ты рядом со мной. Боже, как их мало, ничтожно мало по сравнению с часами, что были до этого, без тебя!

Тео, я пела эту песню до встречи с тобой, имея в виду других, но теперь знаю, что пела о тебе и о себе. Как мало осталось, и как больно это сознавать…

Я потеряла счет дням, и, если честно, мне впервые не хотелось выздоравливать и выбираться из больницы! Смешно? Для меня вовсе нет. Раскрою секрет: я знала, что, когда наступит завтра, снова придешь ты, принесешь какую-нибудь смешную мелочь, начнешь что-то рассказывать, блестя глазами и иногда вдруг переходя на греческий, когда нужно показать что-то особенное, но не хватает слов и даже взмахов рук. Тео, это так смешно, когда ты – большой, сильный ребенок – рассказывал что-то по-гречески, и я только по ширине разведенных в стороны рук понимала, что это откровенное привирание рыбака о пойманной добыче. Рыба явно была больше меня и сильнее в несколько раз.

Знаешь, я тихонько попросила доктора не торопиться выписывать меня из больницы! Тот чуть растерянно пробормотал:

– Я обещал вашему другу, что выпишу поскорей, чтобы он мог вас забрать. А он обещал беречь вас от сквозняков…

– Какому другу?

Фраза удалась со второй попытки, потому что от подозрения, сладкого подозрения, Тео, горло перехватил спазм.

– Высокому молодому человеку, что ходит каждый день. Он вам не друг, мадам?

– Друг, и еще какой. Можете выписывать: если он обещал беречь, то обязательно сбережет.

Врач подозрительно покосился на мою счастливую физиономию и на всякий случай уточнил:

– Это точно ваш друг, мадам?

Я поманила врача к себе скрюченным пальчиком, и, когда тот наклонился, тихонько поинтересовалась:

– Слишком молод и красив? А я рядом с этаким красавцем старая развалина?

– Вы – Эдит Пиаф!

– Это на сцене я Эдит Пиаф, а вот здесь, на больничной кровати, тридцать килограммов костей и кожи, и нужно быть осторожной, чтобы кожа не прорвалась и кости не рассыпались по всей палате.

Врач оказался что надо, он также тихонько рассмеялся, оценивающе окинул мои мослы, прикрытые одеялом, и покачал головой:

– Думаю, вы ошибаетесь, мадам, килограммов на пять больше.

– На два!

Новый критический взгляд.

– Согласен, на три!

– Доктор, вы не могли бы подать мне зеркальце, оно вон там. Сейчас придет этот красавец, а я такая растрепа!