Андрей Губин - Молоко волчицы

— Казаков нету бедных! — прорвало Афоню Мирного. Хотелось Афоне похвастаться, что он и в красных остается казаком, хотя богатыми были только его родственники со стороны матери, а его отец и сам он — часом с квасом.

Улицу загораживал пулемет. Сотня продолжала двигаться. Пустить вооруженную сотню в станицу нельзя, не приведя ее к присяге. И нельзя стрелять. Оставалось одно: расформировать.

Коршак поднял руку:

— По декрету Советской власти вы свободные люди! Можете идти по домам. Но есть постановление: поскольку обстановка в стране военная, оружие хранить запрещается, оно сдается военному коменданту в арсенал…

«Оружие сдать?!»

У половины сотни оно серебряное, и оно не только поддерживало чувство собственного достоинства и безопасности, но и было для казаков материальной ценностью — отдать его, все равно как отдать черкеску, коня, деньги.

— Грабеж, ребята! — завопил Алешка Глухов, копивший злость с ночи, и повернул назад, к сотне. — Нам мужики не указ! Мы сами помещики на своей земле! А завоевали ее наши деды! Дорогу! Но-о!

— Стой! — загородил ему путь Михей. — Кто против войны и помещиков, становись за мной — станем красной казачьей сотней! Мало мы кормили вшей, голодали-холодали, кровь лили? Хватит! Госпола казаки, наши предки были мужиками!

— Брешешь!

— Мужиками! Глуховы из Вятской губернии приехали, нашего прадеда пригнали с-под Воронежа!..

— Казачество не отменяется, — подтвердил Коршак. — Наравне с рабочими, крестьянами и солдатами казаки входят в Советы.

Еще откололась часть сотни за Михеем.

Пронзительны черные глаза бывшего хорунжего. Выдерживает взгляд Роман Лунь, покручивая барабан нагана. Казаки — что порох: миг — и пыхнут. Остается последнее: пропустить сотню, а уж потом, как дело покажет. И председатель Совдепа сказал:

— Кто не согласен идти в красные, идите по домам. Убрать пулемет! Дайте дорогу!

Спиридон толкнул коня, но тут Саван Гарцев застремил ему путь:

— Братцы! Станичники! Не расходись, богом молю! По былке веник сломать лёгко! Перережут поодиночке, ровно гусей! Становись в каре!

— Долой контрреволюцию! — крикнул Антон Синенкин. — Я, военный комендант, приказываю: оружие сдать немедленно!

— Как? — привстал в стременах на носки Спиридон. — Шашку сдать? А может, она, к примеру, жизнь мою спасала или от отца как память досталась? Тогда как, Денис?

— Если говорить честно, а по-другому говорить нельзя, то оружие все равно придется сдать — время военное.

— Ты в каком чине закончил германскую войну?

— Рядовым, — улыбнулся Денис.

— Оно и видно. Какой же дурак сдает оружие в военное время? Разве что вот так! — Спиридон выхватил шашку и протянул лезвием Коршаку. — Бери! Да надень сперва железную рукавицу!

Оружие составляло фамильную гордость казаков. В зеркальных клинках томленой стали сполохами вспыхивала пламенная казачья доблесть. Оружие поддерживало чувство собственного достоинства, начавшееся с чувства собственной безопасности. С малых лет мечта казака — кинжал, револьвер, шашка. Стамбульская семигранная винтовка, шашки секретного булата — гирла, волчок, гурда — ценились на кутанах и юртах дороже жизни. Случалось, за шашку отдавали жену. Владельцу чудесной гирлы прибавляли ранг. В одном ряду с оружием стояли только серебряные знаки, офицерский шарф, кони живая валюта, чеканно звенящая подковами. Собственно, большинство набегов совершалось ради захвата коней. Донесения о стычках начинались с перечисления захваченных или потерянных табунов, а уж потом — о раненых и убитых бойцах. Даже плети составили целый промысел шорников. Их плели многополосьем, отделывали махрами, кистями, снабжали жгучими нахвостниками, утяжеляли свинцом и медью, серебрили рукояти. Плеть необходима и для коня, и для порядка в семье и государстве.

— Человеку не нужно оружие, — не отодвинулся Коршак. — Это волку нужны клыки да когти. А нам был бы плуг да конь. Но твою, золотую шашку, Спиридон Васильевич, мы оставляем тебе.

— Я офицер, мне и маузер не помеха.

— Именное оружие, холодное, оставим, — подтвердил Синенкин.

— Станичники, не верьте! — кричит Роман Лунь и громко взводит курок нагана.

Тогда многие дослали патроны в стволы, а многие обнажили шашки.

Величайшим усилием Михей заставляет себя стоять под наганом Луня. В иной обстановке он сам бы уже перешел в наступление, но тут нельзя начнется бой.

Спиридон испугался, что выстрел грянет неминуемо в брата, и тронул Луня: