Андрей Губин - Молоко волчицы

Сблизились. Всадники приветствовали сотню сверкнувшими клинками. Сотня остановилась и привычно ответила на салют. Денис Коршак — в кожаной тужурке, сбоку маузер. Антон Синенкин в долгополой шинели, в чудной шапке с красным бантом, поверх шинели — белая гвардейская бурка.

— Здорово, братья казаки! — сказали всадники.

— Здорово, коли не шутите! — нестройно и хмуро ответила сотня.

— Здравствуйте, Денис Иванович, Антон Федорович и протчие! — после всех, с ненавистью, произнес Саван Гарцев, застегивая штаны, — он воспользовался остановкой для нужды, и кони дружно откликнулись десятком пенистых струй. Роман Лунь искривил тонкий рот и гавкнул на Савана:

— Как стоишь перед георгиевским офицером?

Саван понял насмешку Романа и, выпятив пузо, отвернув голову набок, пьяно приложил руку к папахе перед Синенкиным.

— Вы еще офицерьям козыряете! — натужно рассмеялся Антон. — А их давно и в помине нет. Вольно, вольно, казак!

Командир сотни зло ухмыльнулся. Сотня смолкла, на всякий случай выровняв ряды. Располневший Антон скомандовал:

— Сотня, смирна! С вами говорит военный комендант! Именем революции я, бывший есаул, отрекся от царской присяги и чина! Ныне командую гарнизоном!..

Сотня заволновалась, приподнялась в седлах, чтобы лучше видеть отрошника.

— Отныне и чины, и оружие побоку! — кричит Антон. — Люди уравняются в труде! Народ взял власть в свои руки. Товарищи казаки! Кого мы защищали? Царя и его присных — попов, помещиков, атаманов! Долой их! Да здравствует Советская власть на Тереке!

— Рысью марш! — подал команду Спиридон, а резвый Саван Гарцев успел вскочить в седло и вырваться вперед.

Но оказалось, что окраина оцеплена значительным красным отрядом. С приветственными криками к сотне двигались вооруженные люди.

Вдруг и в сотне заалела папаха — Михей Есаулов, хорунжий, стал красным. Он смешался с отрядом Синенкина и оттуда закричал сотне:

— За мной, ребята!

Десятка два казаков последовали его примеру. Выехал за ним даже Алексей Глухов, лютый враг Михея.

Денис Коршак едет рядом со Спиридоном. Седло под Денисом то самое, которое он привез со службы с турецкой границы, то самое, которым спас его Спиридон — так и поменялись тогда седлами.

— Пора мне вернуть тебе седло, Спиридон Васильевич, — сказал Коршак, поймав взгляд сотника. — И сказать: «Спасибо, станичник!»

— За что Никиту Гарцева расстреляли? — перебивает сотник.

— Постановлением народа власть атаманов пресечена.

— Какого народа?

— Станичного.

— А нас, что кровь на фронте лили, вы спрашивали?

— В станице решило большинство.

— Офицеров тоже стреляете?

— Вон он Синенкин, красный офицер!

Сотня неуклонно, вполшага продвигалась к родным переулкам. Как грозовая туча, нависает над отрядом Синенкина каракуль шапок сотни. Антон Синенкин уговаривает сотню:

— Станичники, не делайте крови. Вы идете соединением, восемьдесят шесть клинков, кому вы подчиняетесь — какой власти? Вот красная гвардия, показывает на свой отряд, — они сложили оружие, но Советская власть приказала им охранять покой и труд станиц. Вступайте в красный казачий полк. Будете нести, как и деды наши, караульную службу. Командиров выберете сами, ежели не по нутру вам старые.

— А ты кто, Денис? — спрашивает Спиридон.

— Председатель Совдепа, — спокойно отвечает Коршак.

— А это кто будет? — сотник показывает ручкой плети на Быкова.

— Наш товарищ.

— А Синенкин — комендант. Кто же из вас главный?

— По советской линии я, по партийной Быков, по военной Синенкин — ему же дана вся исключительная власть в прифронтовой обстановке.

— Стало быть, свято место пусто не бывает — вы и есть новые атаманы. Откедова этот товарищ?

— Ростовский токарь, военный моряк.

— Не из донских казаков?

— Нет, иногородний.

Быков услышал разговор, подъехал к Спиридону:

— Чего нам делить, товарищ, вот мой паек — бери любую половину, а я на Дону родился.

— Вот и ступай к себе на Дон, а мы тут сами управимся! — говорит Роман Лунь. — Дон тихий, а Терек буйный, понял?

— Братишка, — обращается к Роману молоденький красногвардеец Васнецов. — Я мужик. Мне бедный казак — товарищ, а богатый мужик — враг лютый.

Васнецов говорил навзрыд — убийство деда Афиногена Малахова даром не прошло. В станице на Васнецова тюкали, показывали пальцами, а по ночам парня мучали кошмары. Ему нравились старые песни, и он знал, что дедушка Афиноген был тоже слагателем песен. Однако, чтобы не прослыть слабым среди своих, он в дальнейшем добровольно взял на себя роль исполнителя смертных приговоров.