Владимир Толмасов: Сполохи (Часть 3)

Было отчего прятать взор свой отцу Никанору. Не расскажешь, не объяснишь старцу Епифанию, что мнимо покаялся на соборе. Ради Соловков на все пошел - на клятвопреступление, на обман. Но какие могут быть теперь надежды на то, что поставят его на монастырь... Надо быть дураком, чтоб верить князьям церкви. Рухнули планы, исчезли мечты. А планы были широкие, дальние!.. Поставь его государь сейчас в соловецкие архимандриты, и года через два монастыря было бы не узнать. Первой опорой стала бы соловецкая обитель государю, сам Никанор - первым помощником в церковных делах новому патриарху Иоасафу, а вотчина - крепким хозяйством для пользы государства. Но бранили и лаяли его заносчивые архиереи, государь не пожелал даже выслушать. Одна царица по старой памяти в день своего ангела не забыла пригласила старого во дворец. А государь разговаривал сквозь зубы, все больше молчал да глядел, как сыч. Вовсе опух Алексей Михайлович. Мало двигается, много жрет. Крови избыток. Так-то недолго протянет Тишайший. "Эх, государь, государь, напрасно полагаешь, что смирился Никанор, что не примут его на Соловках. Примут!.. И будет тебе от меня тошно..."

Никанор очнулся от дум, огляделся. Рядом был только верный слуга его Фатейка, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу. Толпа с телегой переместилась на Болото и теперь приближалась к помосту, где расхаживал молодой подьячий в меховой шапке и палач, длинный сутулый мужик, у которого под рубахой выпирали широченные лопатки.

- Идем ближе, владыка, - тормошил Никанора Фатейка, - это нам видеть надо.

- Да, Фатейка, то верно. Поглядим, как государь российский жалует своих подданных.

Они взошли на бугорок, откуда было видно и узников, и вершителей казни.

Телега остановилась возле самого помоста. Палач, согнувшись, перекладывал свой инструмент. Подьячий достал из висящей на боку сумки длинный бумажный столбец - приговор и, пряча от дождя, начал читать. Поднявшийся ветер относил слова.

- Эва! А ведь я его знаю, - сказал Фатейка. - Помнишь, владыка, помора Бориску? Так этот подьячий хотел парня в Земский приказ прибрать. Ишь ты, каким стал. Важная птица - государевы приговоры читает.

Никанор помнил Бориску. Вспомнил он и брата его, Корнея. Верный человек - Корней, хотя и непонятный. Никак его не раскусить. Однако решительный. Надо бы приручить монаха...

Подьячий кончил, скатал приговор в трубочку, сунул в сумку и отступил на край помоста.

Двое стрельцов вскочили в телегу и подхватили Епифания. Он что-то закричал, вырвался из стрелецких рук и сам шагнул из телеги на помост. Старец стоял прямо, ветер развевал черные лохмотья монашеского подрясника.

На плечо ему легла рука палача, но Епифаний рывком сбросил ее. Стрельцы, от которых он вырвался, взбежали на помост, заломили ему руки, схватив за волосы, задрали голову, перегнули через козлы. Потом Епифания заслонила фигура палача, на сутулой спине которого шевелились лопатки. И вдруг толпа охнула.

Палач выпрямился, высоко поднял в окровавленной руке что-то маленькое и красное, показал людям и небрежно бросил на помост. Из раскрытого черного рта Епифания хлестала кровь.

Никанор в ужасе повернулся и, спотыкаясь, путаясь в рясе, побежал прочь от страшного места.

- За что? За что? - шептал он, а в невидящих глазах его мельтешил трепещущий окровавленный язык соловецкого старца...

5

Фатеика Петров мчался в Соловки. Где-то впереди ехала туда же шумная орава во главе с двумя архимандритами, бывшим - Варфоломеем и новым Иосифом. Фатейке было наказано не только догнать их, но и прибыть в монастырь первым и вручить келарю Азарию письмо, в котором Никанор упреждал братию о скором появлении архимандритов никониан, едущих якобы без царского указа, и говорил о своей верности старому обряду и всей соловецкой братии.

Дорогой архимандриты не скучали: везли они с собой сорок бочек вина, да пива, да еще меду пятнадцать бочек и, конечно, прикладывались на радостях. Варфоломей был рад, что избавился наконец от мятежной обители. Разумеется, велика честь пребывать в архимандритах Соловецкого монастыря, да уж больно беспокойно там стало. А Свияжский монастырь, куда надлежало ему ехать игуменствовать, место тихое, благопристойное.

Новый архимандрит Иосиф все еще не мог прийти в себя от столь удивительного превращения - угодил из грязи да в князи, с подворья на Москве прямехонько в настоятели - и на советы Варфоломея мало обращал внимания.

Ехали долго. Чтобы пить да отлеживаться, время нужно. И когда, наконец, блеснули на солнышке купола соловецкой обители, возблагодарили рабы божии своего господа за счастливое прибытие.