Борис Миронов - Страсти по революции - Нравы в российской историографии в век информации

Таким образом, если новые радикальные идеи входят в науку с боем, — это следует считать нормальным. Как облегчить интродукцию новых идей в историографию, как помочь тем, кто пытается это делать?

С внешней, объективной для историка стороны, мне кажется, не помешало бы провести институциональные изменения. Историкам явно не хватает своей профессиональной организации — имею в виду не профсоюз, а добровольную общественную ассоциацию, как, например, у социологов — Российская социологическая ассоциация и Союз социологов России, у географов — Русское географическое общество, у журналистов — Союз журналистов России и т.п. У наших американских коллег есть несколько подобных ассоциаций — Американская историческая ассоциация (American Historical Association), Ассоциация содействия славянским исследованиям (American Association for the advancement of Slavic Studies) и др. Следует согласиться с В.А. Тишковым: «Выступить от имени всего профессионального сообщества историков в России, к сожалению, некому, ибо национальной ассоциации или исторического общества у нас нет, нет даже академического журнала общеисторического профиля (журнал «Вопросы истории» не в счет в силу своей закоснелости после его приватизации сотрудниками редакции почти 20 лет тому назад)» {600} . Подобная Ассоциация историков России, имеющая свой сайт в Интернете, могла бы разными способами поддерживать академический дух в сообществе историков.

Было бы хорошо, если бы исторические журналы являлись независимыми, но аффилированными в состав Ассоциации историков и несли бы в той или иной степени ответственность перед ней и сообществом историков за качество публикаций. В случае споров с редакцией автор имел бы право апеллировать к Ассоциации, точнее, к какому-нибудь органу при ней из компетентных и уважаемых историков, не равнодушных к состоянию отечественного историописания.

Желательно, чтобы историки, руководящие журналами в качестве главных редакторов, не занимались научной работой по профилю журнала. На мой взгляд, целесообразно обязать журналы печатать ответы авторов на критику в их адрес, опубликованную в журнале, если не в печатном виде, то, по крайней мере, на сайте журнала в Интернете, причем в последнем случае доступ к материалам дискуссии должен быть свободным.

По моему мнению, не помешало бы разработать профессиональный кодекс чести историка, что-то вроде Кодекса профессиональной этики российского журналиста, Профессионального кодекса социолога {601} или Клятвы врача России, которую читают в торжественной обстановке при получении диплома. Всякий член Ассоциации историков России добровольно принимал бы кодекс чести, а нарушивший его по уставу покидал бы Ассоциацию. Хотя пример журналистов показывает, что клятва в объективности и честности слабо сдерживает, но все же кого-то сдерживает, по крайней мере в молодости. Ну и идеал историка-профессионала в кодексе будет ясно прописан — это никогда не повредит. В перечисленных организационных вопросах я во многом солидарен с авторами недавних аналитических исследований о состоянии современного российского историописания {602} .

С субъективной стороны, на мой взгляд, замечательные рекомендации дал А.Я. Гуревич — быть открытым для новых идей, упорно отстаивать свои взгляды и проявить характер. Вот как он это сформулировал и обосновал.

«Открытость — не в смысле неразборчивой всеядности, а в смысле внимания к иной точке зрения, в добросовестной готовности в ней разобраться и извлечь рациональное для себя, в уважении к мысли другого, в искании того, что тебе близко или может пригодиться в твоем интеллектуальном “хозяйстве”; в готовности пересмотреть собственные выводы в свете науки, возражений коллег или при столкновении с противоречащими показаниями источников; в понимании того, наконец, что твоя истина — не Абсолют, а потому подвижна и изменчива — при открытости ума историка рушится всякий догматизм. Так я мыслил себе необходимые условия для того, чтобы сквозь толщу обветшавшей традиции и цепких предрассудков пробиться к новому виденью».

«Решающее условие, обеспечивавшее перелом в работе историка, — это его характер. <���…> Идти на гнилые компромиссы и поступаться тем, что выстрадано, я не готов. Пример немалого числа окружающих, которые склонны были проявлять гибкость, простирающуюся вплоть до беспринципности, постоянно был перед моими глазами и служил предостережением. <���…> Мне приходилось подвергать свое сознание коренной перестройке, почти в полном одиночестве и в обстановке все нарастающей настороженности части коллег. Поэтому столь важным было не побояться поступать наперекор общепринятым установкам, научным и идеологическим» {603} .