Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Румера не поразили новости, о которых рассказывал Фаулер. Случилось так, что он узнал о них еще в Геттингене. Накануне своего отъезда он принимал живое участие в обсуждении последних новостей, которые еще не появились в печати, а были тем, что теперь называют «частным сообщением». Самыми впечатляющими из них были две: первая — это новая гипотеза Гейзенберга о строении атомного ядра, которую он выдвинул сразу же после сообщения Чедвика, предположив, что атомное ядро состоит из протонов и нейтронов. Вторая — открытие Андерсоном позитрона. Того самого позитрона — близнеца электрона, частицы с той же массой и спином, что и электрон, но с положительным зарядом, которую предсказал Дирак.

Поразило Румера другое — сам факт, что кембриджский профессор рассказывал по горячим следам о новейших достижениях науки в его родном Московском университете. Румер невольно вспомнил, как в этом самом университете десять лет назад, когда он держал выпускной экзамен по физике и написал уравнение Максвелла в векторной форме, лектор недоверчиво на него посмотрел и сказал: «Я-то понимаю, что вы тут написали, но вам-то откуда известно это выражение? Распишите-ка, милый друг, все как есть — все девять уравнений Максвелла в компонентах».

Преподавание физики в Московском университете, а тем более научные исследования, даже после революции долгое время оставались в плачевном состоянии. В этой и других областях (исключение составляла математика) Московский университет не мог оправиться еще со времен царского министра Кассо, учинившего разгром университета в 1910 г. В числе 138 лучших профессоров и преподавателей был вынужден покинуть университет создатель первой русской школы физиков Петр Николаевич Лебедев. Тогда же из университета были исключены более тысячи студентов. И школа физиков, по существу только родившись, была обречена на гибель. Только, пожалуй, к концу 20-х годов, с приходом Леонида Исааковича Мандельштама и Сергея Ивановича Вавилова, физика в Московском университете стала возрождаться, и не постепенно, а с головокружительной быстротой: буквально через два-три года она вышла на самые передовые рубежи международной науки.

Достаточно сказать (на примере только что упомянутых открытий), что через несколько месяцев результат Кокрофта и Уолтона получили в Харькове Вальтер, Синельников, Лейпунский и Латышев (тогда их звали «ребятами» — все они моложе века. В 1937 г. Вальтер и Синельников построят крупнейший в Европе циклотрон), а гипотеза о протонно-нейтронном строении атомного ядра была выдвинута Дмитрием Иваненко независимо от Гейзенберга и немного раньше него. Статья Иваненко появилась в печати уже в октябре 1932 г. («Nature»). Только вслед за этой работой Иваненко появится статья Гейзенберга на ту же тему.

Первого октября 1932 г. Юрий Борисович Румер был принят доцентом на кафедру теоретической физики, а 15 января 1933 г. стал профессором Московского университета.

Жизнь этих первых месяцев состояла, казалось, из одних только встреч с друзьями и рассказов, рассказов… Бесконечные рассказы о пяти годах, проведенных в Германии, о потрясающих успехах физики, живым свидетелем которых он был, о коричневой чуме и страшных прогнозах, связанных с ней. И конечно, лекции, сразу несколько курсов.

Лекции Румера быстро приобрели популярность. Блестящий талант лектора, свободное владение математическим аппаратом и легкая ориентация во всех самых современных вопросах физики привлекали в его аудиторию даже неспециалистов — математиков, химиков, филологов. Он доносил до своих слушателей не только самые последние новости науки в ясной и доступной форме, но и саму атмосферу созидания. Румер был нарасхват. Кроме регулярных университетских курсов, ему приходилось выступать с популярными лекциями в самых различных местах. И он всегда с удовольствием это делал. Жизнь била ключом. Он снова был здесь, дома.

А в Германии одна за другой продолжали выходить его работы: «К теории спинвалентности» [12] Göttinger Nachr. 1932. № 4. , «О некотором базисе независимых инвариантов в векторном пространстве» [13] Ibid. № 5. совместно с Германом Вейлем и Эдвардом Теллером, «Общая теория преобразований в гильбертовом пространстве» [14] Nature. 1932. и, наконец, «Об инвариантах гильбертова пространства» [15] Phys. Ztschr. Sowjetunion. 1932. в отечественном журнале на немецком языке.

В Советском Союзе, так же как и в других странах, все еще печатали научные статьи на немецком языке — тогда было немыслимо заниматься наукой без знания языка Планка и Эйнштейна. И наука еще продолжала говорить на немецком языке. Но это были последние мгновения.