Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

Внешность, нет сомнений, отражала и сущность. Но сущность была много сложней внешности. Он был открыт и ясен для всякого, кто поглядывал на него. Но всегда в нем таилось и то, что он не открывал постороннему взгляду. Этого не знали даже друзья — но они догадывались.

К концу войны выполнение ядерной программы привело к новой расстановке научных сил. Должность Курчатова оставалась прежней — руководитель лаборатории № 2. Функции руководителя лаборатории № 2 менялись. Он не мог не поставить себе вопрос: кем я хочу быть? Кем должен быть?

Вначале все было просто. Была единственная ядерная лаборатория, все, кто имел отношение к ядру, трудились в ней — он единолично возглавлял исследования цепной реакции деления урана. Но исследования расширялись, их уже нельзя было вместить в рамках одной лаборатории. В ФИАНе дублировали изучение реакций в реакторе, фиановцы создали «второе поколение» экспериментов лаборатории № 2 — ставили их более строго, более точно. Он не мог вмешаться в их труд административно, указать каждому, что ему делать, перебрасывать с задания на задание, как поступал со своими: они подчинялись Вавилову, Курчатов не командовал этой группой, лишь приглашал на теоретические семинары — заслушивал, соглашался, возражал, просил сделать то-то или то-то.

А в Харькове Синельников, восстанавливая на три четверти разрушенный УФТИ, потихоньку готовился начать свои, тоже в какой-то степени параллельные работы. И харьковская группа (впоследствии ХФТИ АН УССР) — самостоятельное вполне учреждение: с Курчатовым советовались, но ему не подчинялись.

В мае 1945 года Алиханов выделился из курчатовского коллектива в обособленную лабораторию — ядро того учреждения, что впоследствии стало называться Институтом теоретической и экспериментальной физики. И к нему перешли многие старые алихановцы, у него работали Василий Владимирский, он выпросил к себе Померанчука: теория уран-графитового реактора в основном была создана, и Померанчук мог уже отойти от непосредственных расчетов процессов в этом реакторе. Зато было ясно, что выделение физиков Алиханова в самостоятельную лабораторию означает их уход в независимое существование. И раньше Курчатов побаивался прямо командовать вспыльчивым другом, крупным ученым. Теперь прямое начальствование стало невозможным, можно было только говорить о содружестве двух учреждений.

И еще меньше можно было начальствовать над Виталием Хлопиным, ученым с мировым именем. Хлопин и его сотрудники изучали новый элемент плутоний, разрабатывали методы его отделения от урана. Те же исследования вела и группа Бориса Васильевича в лаборатории № 2, но в РИАНе их ставили с большим размахом, риановцы имели куда больший опыт внедрения созданных ими технологических методов в промышленность.

Все шло естественно: ядерные исследования разветвлялись, во главе каждого направления становился крупный ученый, он понемногу — или сразу — приобретал самостоятельность. Курчатов, по-прежнему объединяя все направления, все более сосредотачивался на своем, полностью у себя оставленном объекте — уран-графитовом реакторе. Вероятно, он был даже доволен таким ходом дела. Уран-графитовый реактор, генератор энергии для мирных дел, привлекал его еще до войны: это была хорошая научная тема для физика, ей можно было отдать и внимание и душу.

Взрывы ядерных бомб в Японии переменили это естественное развитие событий.

Необходимость превращения работ физиков во всенародное дело потребовало государственного руководства. Государственное руководство было невозможно без централизации научных исследований. Во главе всех научных учреждений, разрабатывавших ядерные проблемы, теперь должен был стать один человек, достаточно компетентный в физике ядра, научно полновластный.

Этим человеком — научным руководителем всех ядерных работ в стране — стал Игорь Курчатов.

Вряд ли можно сомневаться, что выдвижению Курчатова на самый ответственный в то время в стране научный пост предшествовали и размышления и колебания. Правительство всесторонне оценивало, можно ли поручить Курчатову роль «главного физика» и нет ли другого, кто мог бы оказаться еще более подходящим, и твердо решило: нет, других нет. Курчатов всех больше подходит к тому, чтобы продолжить — умножив и расширив — прежнее свое руководство атомными работами. Но сам Курчатов, по-видимому, колебался. Он не позволял себе говорить о своих колебаниях, но чуткое ухо друзей временами слышало, что решение доставалось ему нелегко, и что не все в его новой роли его удовлетворяло, и что он в иные минуты сожалел об утраченном скромном посте простого исследователя.