Array Сборник статей - Творчество и развитие общества в XXI веке - взгляд науки, философии и богословия

Именно это различие – между порождением и творением – лежало, лежит и, думаю, будет лежать в основании любой системы мировоззрения, которая претендует на собственную безусловность, как бы она себя при этом ни камуфлировала под ожидания очередного «общественного мнения».

Конечно, современный «цивилизованный» человек, пользуясь высотой своего положения, снисходительно относится к религиозным предрассудкам. Признаемся, он имеет на это право. Однако он не может, если он, конечно, сознающий человек, окончательно не превратившийся в «цивилизьяну» [5], не понимать, что религиозные предрассудки, может быть, и рассеялись как туман, однако модель, лежавшая в их основе, осталась.

Так, думаю, случилось и с креативностью. Creatio, понятое как творение иудейским Богом мира из ничего давно ушло из мира людей, но ушло не бесследно. Оно оставило вместо себя свою матрицу – «создавать (творить) из ничего» [190]. Вот именно этот смысл и лежит, по моему мнению, в основании всякой современной креативности, какую бы форму она ни приобретала: креативного менеджмента, креативного руководства или отношения к предшествующим поколениям, которые призваны стать «удобренной почвой» (пустотой) для поколения современного – креативного и т. д. и т. п.

Итак, самый первый поэтому самый глубокий смысл слова «креативный» как раз и означает: «создающий из ничего».

Чем же так разнится иудейское «творение из ничего», упоминающееся во Второй книге Маккавеев, от греческого (несколько шире – европейского), «порождения из небытия»?

Дело в том [191], что «порождение из небытия» предполагает уже некую предшествующую данность (основу), которая, правда, имеется лишь в форме возможности [192]. Например, элементы космоса уже есть, но космос с их помощью пока не порождён. Эта данность (бытие в возможности) в определённом смысле уже есть, хотя и скрыто (виртуально).

Творение из «ничего» такой виртуальной данности не предполагает. Причём если Платон свою модель дотошно обосновывает и философски, и математически, и даже биологически, то автор Второй книги Маккавеев лишь ссылается на слова едва ли ни полуграмотной женщины, которая ровным счётом ничего не понимала в названных областях. Но, несмотря на это, проповедникам иудейской мифологии удавалось навязывать эту модель почти всей европейской культуре на протяжении тысячи лет. Далёким, но как мы только что убедились, вполне узнаваемым отголоском этой модели и является современная креативность, а также производный от неё спектр любой креативной активности.

Тем не менее, несмотря на произведённое уточнение смысла креативности и привязки последней к иудео-христианской традиции, осталось совершенно не уясненным: почему же именно сегодня, то есть по меньшей мере со второй половины XX века все вдруг кругом заговорили о креативности? Почему креативность дремала почти пять столетий (с XV в., то есть с конца эпохи Средневековья), оставаясь в спящем (латентном) состоянии, а сегодня вдруг взяла и «проснулась»? Ответом на эти вопросы и будет изложенное в следующем разделе.

В одной из предыдущих работ [7, с. 331–344] я уже отмечал, что современная эпоха характеризуется усилением (увеличением) роли техники и ослаблением роли науки. В чём это проявляется наиболее отчетливо? В специфике отношения человека к реальности, которое в эпоху господства науки проявлялось в преобладании роли открытия законов, зависимостей, явлений и фактов природы, а в эпоху господства техники- в преобладании конструирования человеком «новой природы», конечно же в соответствии с законами, открытыми наукой.

Какое отношение эта специфика технического отношения человека к реальности имеет к обсуждаемой теме? Должен признаться прямое. Дело в том, что в условиях господства техники и само творчество становится техничным. Это означает, что в эпоху господства науки, которая опиралась на открытие законов и явлений, и творчество понималось как открытие человеку некоторого ноу-хау, умения, хитрости, наконец, machenschaft, данных либо свыше, либо самой природой. Подтверждением этому может служить объяснение природы техники как органопроекции, которое мы встречаем у Эрнста Каппа [8] во второй половине XIX в. Природа , с его точки зрения, подсказывает человеку технические решения. Человек в своих механизмах копирует природу, подражает ей. Таким образом, природа выступает источником открытия техники и её мира. Хотя признаемся, что в «органопроекции» Павла Флоренского [9, с. 421] мы уже видим поворот от Каппа в сторону современной креативности – иудео-христианская прививка тут явно сказывается, – ведь, согласно Флоренскому, техника есть «телостроительство души»: человеческая душа овеществляет свои технические «идеи-функции». Однако отметим, что сам термин «органопроекция» Павел Флоренский по-прежнему использует.