Array Сборник статей - Творчество и развитие общества в XXI веке - взгляд науки, философии и богословия

А вот производственный запрос на массовый и эксклюзивный потребительский суррогат новизны, престижности, на постоянную управленческую реорганизацию, на предоставление каждодневного мощного новостного потока, на эстетический менеджмент, на кричащую рекламу острой модности, на изощрённую смену дизайна, на броскую зрелищность, на искусственное взнуздывание жажды потребительства возрастает тысячекратно. Ж. Бодрийяр говорил: «если попытаться дать определение существующему положению вещей, то я бы назвал его состоянием после оргии. Оргия – это любой взрывной элемент современности, момент освобождения во всех областях, в какой бы то ни было сфере. Политическое освобождение, сексуальное освобождение, освобождение производительных сил, освобождение разрушительных сил, освобождение женщины, ребёнка, бессознательных импульсов, освобождение искусства. Вознесение всех моделей репрезентаций и всех моделей антирепрезентаций» [2, с. 11]. Массовое индивидуальное самостояние обладателя новой медийной коммуникации, разрекламированного товара, цепкого слогана, хлёсткого мема, навороченного гаджета (с рефлексией на внешнее зеркало ультрасовременности), «модного лука с престижным лейблом» и тюнингованного «дружка» прекрасно заменяет самосозидание личности. Главным критерием позитивной оценки, санкционируемой социальными инстанциями, этого образа жизни становится крутизна. «Это круто!» не требует никаких дальнейших объяснений. «Под действием симуляции, – пишет И. П. Ильин, – происходит “замена реального знаками реального”, в результате симулякр оказывается принципиально несоотносимым с чем-либо, кроме других симулякров» [4, с. 257].

И здесь на общественную авансцену мировой цивилизации гордо и уверенно выступает настоящий фантазм, подменяющий сегодня творчество, паразитирующий на распадении принципов истины и реальности, бесталанная креативность. Разумеется, креативность не ищет простоты, к которой стремится одухотворённое творчество, всякое подлинное искусство – это стремление к Абсолюту. Протоиерей Александр Шмеман говорил: «христианство требует, абсолютно требует простоты, требует “светлого ока”, “зрячей любви”. Оно извращается всюду, где есть надрыв, где “естество на вопль понуждается”. А всё это, увы, в невозможной мере присуще нашей эпохе, пронизывает собой нашу цивилизацию. Человек потерял способность любованья, и всё для него стало “проблемой”. Надо уйти, выйти от и из “проблем”, и это значит – очистить зрение, очистить душу от всего этого нездорового возбуждения» [11, с. 403].

Как уйти из этого лексического и бытийного состояния: живое творчество – бесталанная креативность? Я думаю, что результатом творчества всегда является памятное ноосферное событие, тогда как креативность обычно завершается крикливо обращающей на себя внимание ситуацией. Истинное творчество поглощает тебя так, что забываешь о времени, теряешь себя, бескорыстно открывая нехоженое другими, воплощая задуманное, попадаешь в состояние созидания, равноготовности к победе и поражению, когда «эго» исчезает и возникает внутреннее свечение, озарённость, а ведущая тебя энергия сопричастности не различает внешних критериев. Они ей не нужны. Вот здесь, в этом внутреннем неразличении своих побед и поражений, когда мастерство, искусство, наука, служение сами по себе являются императивом, целью личного поиска, мне кажется, и проходит тот существенный водораздел, который отличает подлинное творчество от его другой, неозаренной, ипостаси – креативности. Популярный иностранный термин-калька не стал синонимом таланта в русском языке; он в данном случае указывает на существенное различие понятий «творчество» и «креативность».

Когда творчество представляет собой не служение, а лишь транспортное средство для карьерного продвижения, инструмент борьбы за личный успех, оно утрачивает важную духовную составляющую и ограничивается тем, что можно называть креативностью. Если пошаговый внешний критерий вытесняет внутренний, личностное пространство в творчестве резко сужается и созидатель (человек свободных профессий, учёный, художник) становится слугой и заложником успеха. При таком раскладе креативность является понятным и доступным средством удовлетворения социальных потребностей, господствующих в символическом обмене, и социальным лифтом в практической жизни.

Отличать истинное от симулируемого помогает эстетическая концепция. По мысли А. М. Пятигорского, согласно этой концепции, «истинное в искусстве – это тот уже ни к чему несводимый “остаток”, тот феноменальный конечный “удар”, к которому сводится всё. Один штрих, одна строчка, одно движение – если их нет, то нет ничего. Тогда труд, талант, порыв, всё – ничто. И сам художник, бессильный в своей привязанности ко времени, тоже ничто. Истинное искусство – рыцарское занятие и подчиняется не “требованиям действительности”, а обетам, принятым художником-рыцарем. Эти вечные обеты отторгают его от времени и возвращают к вечной, вне– и предвременной невинности и красоте. Художник сражается со временем, и то, что он есть, это то, что осталось от его частых поражений и редких побед» [7, с. 134]. К. Истомин, показав своей ученице и модели Л. Орловской последний удар кисти, «касание мэтра», одним небольшим мазком краски завершил стоявшую три месяца картину «Вузовки», сделав её законченным шедевром. В. Серов умел, чуть тронув неудачную работу ученика, разом сделать её живой, и это «чуть» воспринималось всеми как чудо. И. Бродский подолгу всматривался в натуру и как бы мимолётным движением маленькой кисти поправлял её на холсте. Поправляя студенческие этюды он «двумя-тремя мазками умел вдохнуть жизнь в скучную по цвету работу» [6, с. 137]. То, что кажется лёгким движением, разумеется, не с неба падает, хотя и кажется со стороны спонтанным. За таким движением стоят многие годы целеустремлённого труда и неустанных самостоятельных тренировок, поиска совершенства, обретения мудрости. В этих примерах творческого вброса, передаваемого ученикам учителем-творцом, присутствует и живительная связь поколений, и уникальное сверхмастерство таланта художника, разом видящего недостигнутую цель и то, что должно ещё только получиться, там, где для других всё уже кажется вполне завершённым.