Александр Лимитовский: Увлечение и освобождение

Однако не надо думать, будто бы иерархия проявляется как садизм исключительно во взаимоотношениях между людьми – они точно так же проявляют себя в познании. Проведем мысленный эксперимент: представим себе город, в котором есть два места для памятника. Одно место престижное, в центре города, напротив дома правительства, а другое – на окраине, в бедном районе. У нас есть два кандидата: двое ученых, один открыл более общий закон, другой работал с частностью (или один придумал концепцию самолета, а другой работал с моторами). Оба одинаково гениальны, изобретения обоих оказались одинаково необходимы городу. Кого из них, на Ваш взгляд, будет более логично поставить в центр, а кого – на окраину? Думаю, что граждане города выберут на престижное место того, кто открыл более общий закон – по той же причине, по какой на пьедестал почета ставят генералов, а не солдат. Садизм в отношении к миру имеет не меньше жертв, чем садизм в отношении к другому: взять в пример ту же нацистскую науку, или карательную психиатрию. При этом это все вещи непроизвольные – если у психиатра есть иерархическое описание работы психики больного, то он без особых угрызений совести задушит какое-то частное проявление любви у этого пациента дозой галоперидола, решая более общую проблему эмоциональной нестабильности.

Разумеется, садизм – не единственное удовольствие, которое мы можем извлечь из власти. Потребность во власти может быть потребностью чисто эстетической. Власть – это искусство, и мы творим его по своему вкусу, так, чтобы оно нам нравилось. Я не решусь объяснить, что такое эстетика, как не решусь объяснять, что такое вкус: так или иначе, читатель, кем бы он ни был, наверняка обладает чувством эстетического, как и вкусом, и сам сможет определить, что для него значат эти вещи. Многообразие возможных эстетических переживаний одного Человека бесконечно велико: каждый лист, куст, книга или здание могут показаться любому из нас по-своему бесконечно прекрасными или невыносимо уродливыми. Я только хочу обратить внимание читателя на ту очевидную вещь, что эстетическое переживание в каждый момент времени может быть только одно, что оно требует своего места в душе Человека. Если Я желаю почувствовать свежий запах утреннего леса, или восхититься гением античного скульптора, посетив центральный городской музей, то Я должен сфокусироваться на том артефакте, которым Я хочу насладиться, сделать шаг к самой возможности появления такого рода переживаний из данной ситуации (Я как минимум должен посмотреть на статую, разглядывать ее; прийти в лес, сделать вдох, подумать обо всем об этом особым образом, пройтись по тропинке и т.д.). Поэтому будет правильно сказать, что эстетическое переживание не является чем-то, что мы пассивно ощущаем, а рождается в процессе создания нами артефактов-носителей оного, в процессе создания, условно говоря, красивых вещей. Эстетическое чувство всегда происходит в момент столкновения Человека с создаваемыми им артефактами, не до, и не после. Эстетическое переживание есть лишь спутник творящего, оно проявляется в конкретных артефактах конкретного Человека. Без артефактов и наблюдающего, эстетики вещи не существует, это чистая абстракция.

Разумеется, сами эстетические переживания властью в интересном для нас смысле не обладают, и обладать не могут. Однако, прогуливаясь по лесу, Вам может быть совсем не приятно увидеть на дороге статую из городского музея. Эстетика подразумевает определенный путь к себе, только пройдя который Вам обещается наслаждение, и условия достижения удовольствия не должны нарушаться. Поэтому эстетическая мотивация к власти состоит в том, что мы получаем удовольствие от самого процесса конструирования подчиняющих нашу волю (мистифицируемых) путей к эстетическому удовольствию (например, интуитивно предположив, что для того, чтобы наслаждаться эстетикой военной скульптуры или одежды, нужно самому быть милитаристом, или жить в милитаризированном обществе). Человек способен так увлечься погоней за наслаждением, что может потерять в ней самого себя, полностью раствориться, быть поглощенным ею. В таком состоянии путь к эстетическому наслаждению вырождается в модель власти.

Так, власть может быть построена в самых разных жанрах. Сама ситуация в таком случае становится мистифицируемым артефактом субъекта. Человек помещает себя в какую-то чаще всего уже имеющуюся в культуре сюжетную модель, и проигрывает ее стереотипные роли, обыгрывает типичные жанровые ситуации. Жанр становится набором правил, по которым строятся эти эстетические модели власти, и вырваться из такого предзаданного сюжета иногда оказывается очень непросто (особенно если учесть, что Человек сам не понимает, какую роль он обыгрывает). Иногда люди, попадающие в тот или иной жанр, оказываются вынуждены отыгрывать его всю жизнь, вновь и вновь воспроизводя одни и те же повороты сюжета, переживая одни и те же садистские стереотипы, словно обитатели Ада из Божественной Комедии Алигьери. Жанр – это своего рода конкретная архитектура модели власти, во многом определяющая дальнейшее ее развитие.