Александр Лимитовский: Увлечение и освобождение

Когда же мы смотрим на иерархию снизу вверх, то мы добавляем к элементам, их связям и процессам, дополнительную к их содержанию связь, искажающую наблюдаемые нами объекты и множество их возможных отношений. Очевидно, что как микроб не выше и не ниже луны, так и дурак не выше и не ниже мудреца, потому что дурак – это только дурак, а мудрец – это только мудрец. Археолог – это Человек, занимающийся раскопками, генерал ракетных войск – Человек, ответственный за ракеты, молочник – Человек, доставляющий молоко к порогу нашего дома. Ни кто из них ни выше, ни ниже, и не равен другому, каждый из них просто занимается тем, что ему по вкусу. Видеть в худшем и лучшем работниках иерархию – значит не увидеть (или исказить увиденное) ту сухую причину, по которой худший работник хуже справляется с заданием, чем лучший. Ни микроб, ни планета, ни молочник, ни рынок молочных продуктов – никто из них не составляет никакой иерархии, они есть просто объекты для направления нашего взгляда, и каждый из них обладает своим, особым содержанием.

Обобщая вышесказанное, иерархия есть попытка построить власть не с начала, а с середины, избавившись от ее ситуативности. По сути, иерархия – воплощение в жизнь стремление людей к садизму, попытка получить удовольствие от разрушения себя и других (в самом широком смысле слова). Перенесенная в плоскость социальной реальности, иерархия проявляет себя через систему идентификаций и самоидентификаций Человека. Она появляется там, где появляется другой, с которым можно себя сравнить. При этом и Я, и другой, в общем оказываются не более чем фантазиями автора иерархии. Эти фантазии могут быть весьма разнообразны: это может быть мышление о том, каково быть кем-то (например, поваром), как этот кто-то должен или может думать о ком-то (например, о владельце ресторана), а так же о том, каково это – быть мной, как некто мыслит обо мне, что он думает о том, что Я думаю о нем и т. д. Мы мысленно переносим себя на место другого, чтобы таким образом отрефлексировать то, что хотим о нем понять, как бы эмпатическим способом додумываем за него то что не можем напрямую спросить. Если Я хочу понять, что думает обо мне друг, то Я должен в своем мышлении составить аналог того, что происходит в его мышлении. Впрочем, додумывать чужие мысли мы можем не только за живых людей: мы можем делать это за птиц и зверей (существует очень много народных сказок и пословиц, в которых звери, в соответствии с их образами в глазах Человека, обретали речь и взаимодействовали с Человеком), за космос, за группы людей, за упавшую табуретку и что угодно еще. Мы типируем субъектов на категории, и, чтобы не загружать мозги, упрощаем бесконечное разнообразие уникальных человеческих проявлений к узкой группе нормативов, закрепленных за такими стереотипами. Если Я вдруг столкнусь с Человеком в лыжной маске, Я буду действовать сообразно своим представлениям о нем – например, могу решить, что он скрывает лицо, чтобы его не опознали, и сделаю вывод, что он хочет этот банк ограбить (и убить его первым попавшимся под руку тяжелым предметом) 2 2 Данная концепция понимания человеческих взаимоотношений, конечно, не мной придумана, она довольно распространена в гуманитарных науках. В частности, психиатр Рональд Лейнг использовал ее в своей книге «Я и Другие». .

Иерархия во всех таких случаях проявляется в том, что мы, перенеся себя на место другого, в его лице сами себя подавляем. Когда Я говорю, что пьяный Человек хуже трезвого, мне нужно побывать и в роли пьяного, и в роли трезвого, сравнить их по произвольному критерию, а затем совершить некоторое садистское микродействие по отношению к пьяному с позиции трезвого, которое окончательно зафиксировало бы различие в их положениях. Никакой критерий вне проблемной ситуации не может однозначно сказать, что кто-то чем-то хуже другого, потому что для этого нам нужно дожать второго, дать эмоциональную оценку и совершить агрессию в его отношении. Если бы в этом мире появилась бы прекраснейшая святая дева, что изобрела бы лекарство от СПИДа, избавила бы мир от голода, и принесла бы абсолютный смысл жизни каждому Сартру, то она не была бы «лучше вообще» какого-нибудь умственно неполноценного уродца, живущего за чужой счет, и обеспокоенного исключительно собственными мыслями о мести окружающим за то, то они ему не кланяются, когда он проходит по улице; – потому что ни кто из них не имеет установленного предназначения для сравнения «вообще», вне конкретной проблемы.