Уильям Моррис - Искусство и жизнь

Но кто решится пророчить, какое искусство придет ему на смену? Из сопоставления прошлого с той неразберихой, в гуще которой мы силимся теперь пробиться к мерцающему сквозь мглу свету, видно по крайней мере одно: искусство грядущих дней уже не будет более плодом инстинкта, детищем невежества, живущего надеждой выучиться и видеть, — ведь невежество в наши дни уже несовместимо с надеждой. В этом и во многих других отношениях искусство грядущих веков может отличаться от искусства прошлого, но в одном оно по необходимости должно быть на него похоже: оно не станет эзотерической тайной, доступной лишь немногим посвященным. Оно будет не более иерархичным, чем искусство былых времен, но, подобно ему, будет даром народа народу, оно принесет с собою произведения, понятные каждому и во всех сердцах пробуждающие любовь. Оно сольется с жизнью всех людей и никому ни в чем не будет помехой.

Ибо такова сущность искусства, его неизменный вечный дух, каким бы преходящим и случайным не было все остальное.

Итак, вы видите, где блуждает искусство, — или, я бы сказал, — где оно заблудилось: оно серьезно больно из-за угнетающего его деспотизма, и теперь ему приходится напрягать все свои силы, чтобы добиться равенства.

Нам предстоит нелегкое дело — побудить всех простых людей заботиться об искусстве, добиться, чтобы искусство вошло в их жизнь, что бы ни сталось потом с той системой коммерции и труда, которая некоторыми из нас считается совершенной.

Как приобщим мы их к душе искусства, без которого все люди — хуже, чем дикари? Если бы они смогли тогда привлечь нас к помощи им! Но где и когда найдутся силы, которые побудят их на это?

Так на долгое будущее обстоит дело с искусством и, — да, я утверждаю это, ибо считаю бесспорным, — таков и долг самой цивилизации. Но как приступить к выполнению этого долга? Как дадим мы народу, лишенному художественных традиций, глаза, чтобы он мог увидеть произведения, которые мы создаем, стремясь тронуть его душу? Разве можем мы обеспечить ему отдых от труда и забот, чтобы он мог хотя бы поразмыслить над тем влечением к красоте, с которым рождаются даже, как говорится, на лондонских улицах? И главнее, поскольку достижение этого быстро и несомненно повлечет за собою и другие достижения, — как зародим мы в людях надежду, как сделаем радостным их повседневный труд?

Поистине трудные вопросы! Но если мы не намерены искать на них ответа, то наше искусство останется только игрушкой, которая может иногда забавлять, но неспособна оказать нам поддержку, когда мы будем в ней нуждаться. Образованные классы, как их называют, почувствуют, как искусство ускользает от них, некоторые станут над ним потешаться как над бесполезной вещью, а другие, стоя неподалеку, увидят в нем лишь причуду интеллекта, бесполезную, хотя и забавную. Как долго сможет просуществовать искусство при таких условиях? А ведь его положение уже и сейчас было бы таковым, если бы не надежда, о которой я намерен сейчас сказать, — надежда на рождение искусства, умеющего выразить душу народа.

Поэтому я утверждаю, что ныне нам, людям цивилизации, предстоит выбрать: отбросим ли мы искусство прочь или сохраним его? Если мы решим отбросить искусство, то мне больше нечего сказать, разве только, что нам необходимо тогда поискать ему какую-нибудь замену, которая тоже доставляла бы человечеству утешение и радость. Но, полагаю, мы вряд ли найдем ее. Если же мы не захотим отказаться от искусства, то придется все-таки поискать ответа на ряд трудных вопросов, из которых первый будет заключаться вот в чем.

С чего начать, чтобы лишенные традиций искусств люди обрели глаза, способные видеть художественные произведения? Несомненно, потребуется много лет поисков и упорной деятельности, прежде чем мы сможем полностью ответить на этот вопрос; если же мы будем стремиться выполнить свой долг, то еще задолго до того, как этот вопрос будет решен, среди нас утвердится какая-то форма народного искусства. Можно не торопиться с ответом, который каждый художник должен дать на этот вопрос в части, касающейся лично его. Но на всех нас, очевидно, лежит общий долг, и состоит он в том, чтобы все мы приложили усилия к защите естественной красоты земли. Ущерб естественной красоте, этому общему достоянию всех людей, мы должны воспринимать как преступление против наших собратьев. Единственное оправдание этому преступлению — невежество. Если мы не можем больше оправдывать невежество, то едва ли меньшее преступление — видеть, как какие-то люди уродуют естественную красоту земли, и ничего не предпринимать против этого.