Уильям Моррис - Человек, рожденный быть королем

Лет десять тому назад Уилльям Моррис, автор переведенной мною повести, выступил в первый раз, как писатель, со сборником стихотворений под заглавием: «Defence of Gaenevere and other Poeme». Сборник этот не обратил на себя особенного внимания публики. Несмотря на несомненные поэтические достоинства, книга, составленная из нескольких, большею частью не очень больших, рассказов, ни в каком случае не могла подготовит английскую публику к тому сильному впечатлению, какое произвело на нее явившееся в 1867 году второе поэтическое произведение Морриса: Жизнь и Смерть Язона («The Life and Death of Jason»). В этом эпосе поэт шаг за шагом следит за жизнью своего героя, начиная с его детства до той роковой минуты, когда он погибает, раздавленный развалившимся килем его корабля Арго. Поэт рассказывает с малейшими подробностями всю историю подвигов Язона, все перенесенные им бедствия, его торжество и, наконец, его неверность Медее, играющей, разумеется, не последнюю роль в поэме. «В исполнении задуманного плана, обнимающего личности столь величавые и действие исполненное таких удивительных приключений, — говорит критик Атенея, — Уилльям Моррис выказал поэтические качества, редкие сами по себе, и особенно редкие в наше время, когда поэты, наравне с другими художниками, так любят приноравливаться ко вкусу публики в деле изящного искусства. Нам прошлось бы вернуться на четверть столетия назад, чтобы найти поэтическое произведение равных достоинств с этим, — произведение, которое обнаруживало бы в авторе такую же мощь фантазии и такое же близкое знакомство со всем что касается избранного им предмета. Моррис изображает дух, нравы, местности древней Греции с такою отчетливостью, как будто бы он сам был один из числа Греков. Рассказывая легенды классического периода, он исполнен к ним такой задушевности, такой детски-наивной веры в их действительность, что в этом отношении вполне уподобляется Фроассару, относившемуся с таким же простодушием к сказаниям средневекового рыцарства». «Во всем благородном сонме наших поэтов, — говорит, в свою очередь, критик поэмы в Fortnightly Review, — не было еще второго повествователя равного Чоусеру, нет и не было второго рапсода, которого можно бы было поставить рядом с ним, до появления Морриса. Редко, да и то лишь в периоде баллад и рыцарских романов, писались такие поэмы как эта, — поэмы столь широких размеров и, вместе, столь грустные и простые, так сильно проникнутые глубоким, неподдельным жаром, прямо ведущим к своей цели, без уклонения, без ошибки». Таковы были отзывы рецензентов этих двух критических журналов; с такими же похвалами отозвались о Язоне и все прочие журналы. Три издания в течение одного года свидетельствовали, что восторженные похвалы критиков не были преувеличены.

Но не успело ослабеть глубокое впечатление, произведенное на публику Язоном, как вот, в прошлом 1868 году, является третья поэма того же автора или, вернее оказать, целый ряд поэм, составляющих вместе около 20 000 стихов. «Такая плодовитость, — сказано в Атенее, — могла бы показаться чем-то подозрительным, так как быстрый рост не всегда верное ручательство за доброкачественность продукта; но в настоящем случае можно положительно сказать, что это удивительное плодородие указывает не на низшее достоинство жатвы, а единственно на дивные богатства почвы, с которой поэт собрал жатву.»

Эта последняя поэма, достигшая, подобно Язону, третьего издания в течение одного года, называется Земной Рай («The Earthly Paradise»). Она составлена из легенд, заимствованных частию из классического, частию из средневекового периодов, замкнутых в раму, относящуюся к позднейшему времени. «Несколько человек дворян и моряков норвежских, — говорит поэт в прологе к своей поэме, — сообразив все, что они слыхали о существовании земного рая, пускаются в море искать его, и после многих бедствий, по прошествии долгого времена, достигают, уже престарелые, какой-то страны на западе, о существовании которой они никогда не слыхали». Не найдя Счастливых Островов, того баснословного Аваллона, о котором так много рассказывалось поэтами, несчастные пловцы, изнуренные всякого рода бедствиями, разочаровавшись в своих надеждах, находят по крайней мере некоторое себе утешение в том гостеприимстве, с каким они были приняты властителями этих стран неведомого мира.