Амир Ваддах аль-Амири - Лунный фарш

Продолжая все более отвлекаться в публицистический стиль, заметим, что в 60-е годы прошлого века французский беллетрист Ж.Верн подробно живописал определенный этап биографии нашего высокородного пердуна, выведя последнего под именем "капитана Немо", "капитана-никто", как ему посоветовала сделать троица авантюристов, прогостившая на всем известной электрической подлодке время с 06.11.1866 по 22.06.1867 пополудни.

Но позабудем досужий романический вздор типа "великолепная посадка головы, высокий лобъ, гордый взоръ" и прочие физиономические навороты, присущие скорее польскому аристократу Дворжецкому. Бреше, сучий москаль. Не было этого. В действительности имелся подозрительный крысоватый старикан неопределенного возраста и занятий, уже тогда завернутый до пят в шерстяную хламиду (шерсть по-арабски — "суф", прикинутый в шерсть — "суфий") и уже тогда полагающий, будто пристойным избавлением для рода человеческого будет аннигиляция, чему способствовал в меру сил.

Ну а высокое дарование в овладении подходящими науками, Оксфорд там, Сорбонна, благородство души и ума — это все как бы да, было. Ведь в чем заключалась трагедия т.н. "капитана Немо"? Давно раскусив своим всепроницающим умищем блядскую сущность современной цивилизации, как мог он после этого сохранить бессмертное благородство души своея, не пульнув разок по классовому врагу электрическою пулей, прежде чем окончательно лечь на дно? Само собой, восстание сипаев в 1857 году — непреложный исторический факт, Поганка и раньше чем умел помогал темным народцам в их великой битве с экспансией западного неоглобализма (бывало и наоборот, по настроению), так, однажды он отбил у британской короны форт Вильямс, на много миль вокруг выкурив колонизаторов в белых штанах зловонной дымовой завесой (не знаю уж, что он там жег). За это благодарные полуостровитяне переименовали форт в его честь (Аль-хуттайя — Альхутта — Калькутта), и, несмотря на то, что Калькутта быстро сделалась столицей Индийской империи, ее сомнительная слава как города беспокойного, раздираемого непрестанной борьбой всех и вся, не меркла до 1905 года, когда после раздела Бенгалии центр британского владычества с позором переместился в Дели.

...И по сей день на берегу полноводной Хугли, неподалеку от места ее впадения в Бенгальский залив, у самой воды, при желании можно увидеть динамичную двухфигурную композицию: молодой бронзовощекий бенгал выхватывает бронзовое же знамя у рухнувшего старца в ниспадающем шерстяном плаще и стремительно несет его (знамя) дальше. А неискушенные в истории туристы, особенно путешествующие без гида, завидев памятник борцам 1905 года, радостно восклицают, тыча в старца складными зонтиками: "Ганди! Ганди!"...

Итак, наскоро разобравшись с Восточным побережьем, высокий лобъ обратил гордый взоръ на запад. В ход пошли сокровища затонувших галеонов. Партийная касса лопалась от пиастров и луидоров. Партия называлась "Шив сена"12. Под лозунгом "Махараштра для маратхов!" повстанцы в ударном порядке захватили муниципалитет Бомбея, по факту объявив город суверенной столицей освободительного движения. Пока центральное правительство вяло выкобенивалось на предмет непризнания свершившегося де-юре, боевые отряды зороастрийцев громили подряд колониальные лавки, жгли редкие тогда автомобили и сноровисто выкидали хилых красномундирщиков с мыса Малабар в Аравийское море. Купленная полиция бездействовала, и лишь подоспевшие регулярные войска массовыми арестами смутьянов прекратили эту многодневную оргию разрушения. Кровавый след главаря терялся в каменистых предгорьях Гималаев...

Вот тебе и принц Даккар.

5. АФГАНСКИЙ СУФИЙ

(продолжение)

Через Лахор и Пешавар, прикинувшись странствующим столетним дервишем, выдохшийся от неупорядоченного расписания событий злодей проник в Афганистан. Лавры азиатского Че Гевары более не окрыляли его облетевшую волосами голову13, щуплый стан лихорадило, динаров не было, работать не хотелось, а пиратствовать не выходило — заваленная базальтовыми обломками бывшего острова им. Линкольна подлодка изумляла рыб на дне морском. Испустившего последние газы пердуна носило, как бессмысленную щепку, изредка прибиваемую волной к случайному берегу. Двигался он как-то механически, незаинтересованно в процессе; дочерна опаленный солнцем, равнодушно падал под ближайшим дувалом, где мог не поднимаясь пролежать неделю; сердобольные узбечки кормили его с рук лепешками, и никто, в сущности, не замечал, что перед мощеобразным стервецом уже приоткрыла свой приглашающий зев плотоядная вечность. Но не было в нем ни мяса, ни жил, ни крови14. Одной ногой в могиле он стоял, вот чего.