Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Посмотрите, Вера Александровна, как то облако, вон то, беленькое, похоже на корабль. Сесть бы на этот корабль и все плыть и плыть и смотреть на голубое море. Солнце сияет, ветер такой, знаете, благоприятный, и все так нежно. А потом бы пристать к какой-нибудь тихой гавани, где на берегу много зелени. Я из деревьев больше всего люблю вербу. Сесть на траве под вербой у самого моря и смотреть, как парят над волнами чайки и альбатросы. Помните, как чудесно ответил Пушкину митрополит Филарет: «Не напрасно, не случайно…» А-а-а…

Какой-то страшный звук исторгся из горла, словно железные клещи вдруг сомкнулись на самой гортани. Степан Андреевич даже вздрогнул было, подумав, не затеяла ли Вера удушить разболтавшегося влюблённого, но тут же понял, что это просто кашель, страшный кашель, с мукой исторгаемый из самых недр существа.

Вам вредно так много говорить,- сказала Вера спокойно и деловито. Она, должно быть, шила.

Ничего… а-а-а… ничего…

Он долго молчал.

Улететь бы,- заговорил он вдруг, только гораздо тише,- все бы страны осмотреть, со всяким человеком побеседовать. И почему нельзя этого?

Кто же вам мешает?

Один я никуда не улечу, Вера Александровна, а с вами хоть в подземное царство Плутона… Хоть на край света.

А зачем мне идти на край света?

Сели бы мы там на травку. Вы бы шили, а я бы на вас любовался.

Я и здесь шить могу. Для этого не нужно отправляться на край света. Ну, а смотреть на меня вам бы скоро наскучило.

Не наскучило бы, Вера Александровна, за это я могу вам поручиться. Ведь когда я о вас думаю только, у меня сердце так и замирает, словно с горы качусь. Удивительная вещь – любовь. Я где-то читал интересное объяснение. В старину были люди о двух головах, о четырёх руках и о четырёх ногах… И вот, представьте, что какой-то злой гигант разрубил их всех на две половинки и половинки эти расшвырял по всему миру… С тех пор одна половинка ищет свою другую и, когда находит, томится любовью… Вы согласны, что в этом сказочном толковании есть кое-что справедливое?

Что ж, по-вашему, я ваша половинка?

Вера Александровна, разве я бы… посмел… а- а-а-а-кха.

Вам помолчать надо.

Да ведь нужно же мне сказать вам про любовь мою.

Совсем не нужно.

У меня тогда, Вера Александровна, грудь лопнет.

Ничего у вас не лопнет. Все это глупости…

Жестокая! Вы, вероятно, никогда не знали любви.

Знала или не знала, а болтать об этом, во всяком случае, считаю лишним.

Да ведь тяжело это, Вера Александровна, в себе таить. Поэты в таких случаях стихи пишут, и им после, говорят, легчает. Увы, муза меня не посещает, и таланта к стихотворству у меня нет, хотя в гимназии я недурно писал сочинения даже на отвлечённую тему. Ну, улыбнитесь, Вера Александровна, ну, скажите, ведь я не вовсе противен вам? Вам меня по морде бить не хочется?

Ну, что вы говорите, Пётр Павлович! Я никогда ещё никого по морде не била.

Куда же вы?

За нитками.

На террасе стало тихо.

Степан Андреевич подошёл к лесенке и остановился, удивлённый. Стоя на коленях, Бороновский целовал пол, и – так казалось Степану Андреевичу – слезы падали из-под его бровей.

Степан Андреевич пошумел ветками жасмина, и Бороновский быстро, хоть с трудом, поднялся.

А я, знаете… двугривенный потерял,- пробормотал он смущённо,- очень жалко, хоть деньги и ничтожные.

Степан Андреевич сел в плетёное кресло и замер в блаженном безделии. Давно ещё Лукреций сказал, что ничего не может быть приятнее, как смотреть с тихого берега на тонущий в бурю корабль, или, сидя у спокойного очага, слушать повести о войне. И Степан Андреевич ощущал, что для полноты блаженства ему нужно поговорить с этим человеком, нужно выслушать от него какое-нибудь жуткое признание.

А вы, по-видимому, неважно себя чувствуете? – спросил он, и сам испугался слишком уж явной лицемерности своего тона.

Да… по правде сказать, неважно. Болезнь уж очень разрушительная, хотя вот вы сами говорили, что один ваш знакомый поправился. Впрочем, когда-нибудь, выражаясь словами поэта, «мы все сойдём под вечны своды». А какие они, эти вечные своды, вот этого уж не откроет ни один литератор. Я, вы знаете, вообще очень интересуюсь этим вопросом. Смерть – поразительное явление. Взять, например, такого человека, как ваш дядюшка покойный, Александр Петрович. Какая это была энергичная личность… И как его все уважали у нас в Баклажанах… Вот уж действительно был судья нелицеприятный, и судиться у него любили самые закоренелые преступники.