Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Поодаль бухнула вода. Кто-то купался за кудрявым мысом. Степану Андреевичу тоже захотелось влезть в серебристую воду. Он снял три предмета, из которых состояла его одежда: рубашку, брюки и сандалии. Снял, не оборачиваясь по сторонам, со спокойствием и уверенностью, ибо очень любил и уважал своё тело. Это было хорошее мужское тело, в меру мохнатое и в меру мускулистое, от природы немножко смуглое, первобытною наготою хорошо сочетавшееся с бритым лицом и гладким пробором. Солнце между тем с добросовестностью банщика поливало зноем голую спину. Кошелев встал во весь рост и ещё раз оглядел зелёные берега. И в этот самый миг громкий зов пронёсся над рекою.

Спасите! – кричал женский голос.

Те, те, те,- взволнованно тараторило эхо.

Тону!

Ну, ну, ну!

Степан Андреевич умел плавать и любил плавать, но он никак не мог сообразить, откуда несётся крик. На всякий случай он побежал по берегу вправо.

Тут на траве увидал он полотняное голубое платье, две жёлтые туфельки и белую как снег рубашку. Серые деми-шёлк длинные чулки висели на сухой ветке куста.

С реки явственно доносился крик. Кошелев увидал что-то золотое, что исчезало и вновь появлялось на поверхности. В стороне по течению медленно и самодовольно уплывали, очевидно, оторвавшиеся ханки.

Держитесь! – крикнул Кошелев и бросился в воду.

С воды река казалась очень широкой и в самом деле страшной. Утопающая, очевидно, умела плавать, но, растерявшись, она бессмысленно бухала по воде, забывая об архимедовом законе, рекомендующем при плавании погружать в воду все, кроме носа. Она, напротив, выскакивала, чтобы громче крикнуть, и после крика немедленно погружалась и опять выскакивала.

Оэ! – крикнул Кошелев, отплёвываясь от реки.

Два больших глаза с жадностью уставились на

него. В календаре Степан Андреевич читал, что при спасании на водах нужно прежде всего утопающего оглушить ударом кулака по лбу, чтоб он не мешал барахтанием, а затем тащить его непременно за волосы. Но такой способ по отношению к даме Степан

Андреевич справедливо почитал грубым и неприличным. Поэтому он ограничился тем, что обнял (не без удовольствия) мягкий стан и поплыл к берегу, задыхаясь немного с непривычки от этого плаванья с препятствиями. Нащупав ногами дно, Кошелев поднял на руки блондинку – которая была не то что в обмороке, а как-то обомлела с перепугу и не шевелилась, и посадил её на песок.

Да, эта была сработана не по ватерпасу. Золотые волосы – было их, по крайней мере, на четыре головы – растрепались и рассыпались. Брови были темны и гениально очерчены, должно быть, природа в припадке вдохновения создала это своё творение и не поскупилась на лучший материал. Modele de luxe. Блондинка между тем спешно протирала глаза, затопленные водою. Потом она с ужасом уставилась на голого человека, загораживавшего своим мокрым телом весь зелёно-голубой мир. Голый человек наклонился и хотел довольно-таки смело поцеловать её в губы. Но она рванулась, и поцелуй скользнул как-то по всему телу – начавшись с губ, он кончился где-то возле коленки. Блондинка с большой для неё силою ударила спасителя кулаком в грудь и кинулась в кусты, где была разбросана её одежда, но не остановилась, а, схватив её, побежала дальше, в гору, на бегу напяливая одежду, как невиданная сирена: наполовину женщина, наполовину платье. Впрочем, напрасно так спасалась блондинка, ибо Степан Андреевич и не думал её преследовать. Нахохотавшись, пошёл он к своему платью и тут по дороге увидал забытые на кусте серые деми-шёлк чулочки. Он снял их с веточки, свернул, а когда оделся, положил в карман.

Он почувствовал в себе вдруг не больше одного золотника весу.

Откуда-то вдали из зелени вдруг, словно дразнящий язык, высунулся и пропал красный флаг на здании исполкома. И Степан Андреевич тотчас же в ответ показал ему язык и пошёл в гору, приплясывая и напевая:

J’aime les beaux dimanches,

Dimanches de Paris,

quand les femmes sont blanches

Et que les hommes sont gris

(Я люблю погожие воскресеья,

Парижские воскресенья,

Когда женщины одеты в белое,

А мужчины в серое (фр.))

И вообразите, гражданин,- шестнадцатого какого-то века парижская песня национальным гимном прозвучала в этот миг в Баклажанах.

Но кто же он, этот таинственный герой в пикейных брюках и в революционной рубашке, подмигивающий небу и показывающий язык самому красному знамени? Не в состоянии ли анабиоза, замороженный по способу профессора Бахметьева, пролежал он все эти годы в погребе какой-нибудь биологической лаборатории и теперь вдруг оттаял на удивление миру, не гражданин ли это России номер два, открыто перешедший в американское подданство и теперь лишь в Баклажанах прикинувшийся русским? Нет, Степан Андреевич Кошелев настоящий русский гражданин и ещё сегодня в вагоне на вопрос кременчугского пассажира: