Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Он приехал жениться на Вере Кошелевой? – спросила Рая.

Пш… Разве он дурак или душевнобольной? Такой мужчина может жениться на богатой и совсем молоденькой девушке. Он как принц.

Ты, Зоя, готова влюбиться в простой пень. Разве ты не сказала, что новый провизор самый красивый человек в мире?

При чем тут я? Это говорят все.

Полная в это время села и стала натягивать на могучие ноги длинные палевые чулки.

Я ухожу,- сказала она.- Лева скоро придёт домой. Ай, какой он смешной в своей любви ко мне. Он каждый день мерит меня сантиметром. Ему все хочется, чтоб я была совсем толстушкой.

Молодой Кошелев гладко выбрит и похож на артиста,- сказала Зоя, расправляя и надевая на шею рубашку.- Таких мужчин приятно целовать в губы.

Они стали одеваться и скоро ярко запестрели на фоне зелёных холмов.

А на зелёных холмах в полуденной дымке застыли Баклажаны – город белых одноэтажных домиков и голубых деревянных церквей, родной брат Хороля и Кобеляк, племянник Миргорода, город акаций, фруктовых садов и пирамидальных тополей, маленький город с единственной мощёной улицей и кирпичными тротуарами. Из его кудрявого зелёного букета торчала, словно палка из цветочного горшка, худая мачта-антенна на крыше единственного сознательного товарища.

По тропинке, спускающейся к берегу, в это самое время шли два человека, один высокий, весь в белом, без шляпы, другой низкий, сутулый, какой-то серый, едва поспевавший за белым.

Вот он,- прошептала Рая,- это с ним идёт Бороновский – я его боюсь. Папаша сказал, что от него можно заразиться чахоткой. Посмотри, какое жёлтое у него лицо, как лимон.

Полная одёрнула сзади платье, чтоб кверху подтянуть декольте.

Они, потупившись, прошли мимо Кошелева и Бороновского и не оглянулись, только полная теперь одёрнула декольте вниз, чтобы побольше закрыть спину.

Они обернулись к Зое, которая шла сзади, но её не было.

Где же она? – удивлённо спросили обе друг друга и воспользовались случаем внимательно оглядеть белую спину, исчезавшую в зелени.

Она, верно, пошла другою дорогою, она всегда боится тех, в кого влюблена: она глупа.

А он правда красив,- прошептала пышнейшая из пышных.

Мужская красота – фикция,- презрительно отвечала Рая,- у всех русских плоские лица.

Ну, конечно, Кошелев не был красавцем в том смысле, как рисуют на картинках, да и в самом деле не фикция ли мужская красота? Но уж он вовсе не был похож на баклажанских мужчин и выделялся среди них, как в столице нашей выделяется заезжий англичанин. Все на англичанине не такое: и портфель у него с машинкой, и башмаки невообразимо острые, и пальто зелёное нескладностью своею складное, и шляпа аппетитная, как шоколадный торт, и очки черепаховые огромные, не для человеческих глаз, и ни разу локтем в толпе даму наотмашь не саданёт. Клином врезалась в революционную столицу буржуазная штука. И таким же клином в Баклажаны вонзился Кошелев. Баклажанские мужчины бреются редко, а то и вовсе не бреются, а он через день, у баклажанских мужчин брюки гармошкой болтаются, а у него складка впереди сверху донизу, и рубашка прозрачная особой спортивной выработки – от блаженной памяти – Альшванга. Да как же это возможно, воскликнут иные скептики, чтоб на восьмой год рабочей власти подобная рубашка, как же не смел её вихрь революции! А вот не смел, и дело тут, очевидно, не в слабости вихря, а в прочности материи; да что ж вы рубашке удивляетесь, если и сам Кошелев – носитель её – уцелел. Уцелел и в Баклажаны приехал поездом прямого сообщения.

Кошелев и Бороновский вышли между тем на берег.

Река ослепительно сверкала на солнце.

Таким миром и такою тишиною полно было все кругом, что Кошелев замер, исполненный восторженного благоговения. А Бороновский, страшно запыхавшийся, схватился руками за грудь и стоял, бессмысленно выпучив глаза и глотая воздух, словно выброшенная на песок рыба.

Какая благодать,- воскликнул Кошелев,- какая красота! Я понимаю, что Карамзин иногда падал ниц и восторженно целовал землю. Стоит поцеловать. Вы знаете, когда я сейчас шёл по городу, у меня было впечатление, что я перенёсся на машине времени в мирные гоголевские дни.

Подобно фантастическому рассказу Уэллса,- проговорил Бороновский, несколько отдышавшись.

Да. И как было чудно на одном домике, в котором, по всем правилам, следовало бы жить Ивану Ивановичу или Ивану Никифоровичу, увидать серп и молот. Я даже в первый момент не мог сообразить, что это такое.