Возвращаясь из больницы, Мешков долго стоял на углу своего переулка и смотрел на ясное ночное небо.
Гм! – сказал он.- Если поправится, нужно будет в самом деле зайти к нему как-нибудь вечерком.
На этом обрывается рукопись.
Конец
Разве не говорили все и разве не утверждали, что украинские ночи сотворены для любовных восторгов?
Разве Гоголь не восклицал патетически: «Знаете ли вы украинскую ночь?» – и разве не отвечал он сам, видя, что язык отнялся у заробевшего читателя: «О, вы не знаете украинской ночи».
И разве Куинджи кусок этой ночи, втиснутый в золотую раму, не передвигал по всем губернским городам Российской империи, пока не пригвоздил его гвоздём вечности к стене Третьяковского прибежища?
Да. Пленительна и сластолюбива украинская ночь. Но в сто, в тысячу, в миллион раз пленительнее и сластолюбивее знойный украинский полдень.
Беззвучно и тихо скользит хрустальная река. Где- то вдали, словно чьё-то бестревожное сердце, постукивает мельница, огромный, как майн-ридовский кондор, аист-лелека мерно пролетает над водою.
О, счастливые любовники, обитающие в Советской Украинской Социалистической Республике! Усталые, раскинулись вы среди лоз, разросшихся на песке, и перебираете пальцами золотую солнечную сетку, и грезите о тех временах, когда у человека отец был уже человек, но дедушка ещё шимпанзе.
Да. Прекрасен украинский полдень, и не угнаться за ним, никогда не угнаться куинджевской ночи. Двадцатого июля тысяча девятьсот, кажется, двадцать пятого года на белом пляже у реки Ворсклы грелись и отдыхали после купания три голые – вполне можно сказать – красавицы, с телами не светлее той медной посуды, которую продают у нас цыгане, и волосами такими же черными, как цыганские бороды. Три красавицы эти были на три различных вкуса, и, появись сейчас среди них древний Парис, он, пожалуй, опять затруднился бы, которой вручить своё историческое яблоко, вернее, предложил бы каждой по очереди отведать понемножечку.
Одна была очень пышна и очень тяжела и лежала между своими подругами, как массивная Библия с рисунками Дорэ лежит между непереплетёнными брошюрами.
Другая была стройна, как кедр ливанский, обращённый к востоку. Похожая на Суламифь, она посыпала горячим песком своё смуглое бедро и презрительно жевала стебель.
Третья была вертлява и костлява, она совсем не лежала спокойно, но то падала ничком, словно плавала по песку, то, раскинувшись, распластывалась на спине, отдаваясь солнцу, то садилась на корточки, опираясь руками о землю, как кенгуру, готовый прыгнуть.
Вокруг красавиц валялись белые рубашки и пёстрые платья, туфли и ещё ханки – пустые высохшие тыквы, заменяющие украинским Веверлеям пузыри.
Красавицы уныло пели на мотив известного ганца баядерки:
Омоложенье – это радость, мечта.
Вернётся юность и красота.
Исчезнет ряд морщин,
Исчезнет ряд седин,
И буду я опять пленять мужчин.
Соломон вчера опять приходил и искал моей руки,- сказала Суламифь,- он до того в меня влюблён, что мне даже стыдно, тем более что замуж я за него никогда не выйду.
Почему же ты никогда за него не выйдешь. Рая? – спросила самая полная, переворачиваясь осторожно, чтобы не перекувырнуть вселенную.
Потому что у него характера не больше, чем у половой тряпки. А я люблю жёстких мужчин. И потом у него смешная фамилия: Поднос.
Но если ты не выйдешь за Соломона, то за кого же ты выйдешь?
А зачем мне вообще выходить?
Не говори так. Когда я вышла замуж, я в первый же год прибавила на восемнадцать кило. А ты видела Мышкину? Когда она вчера купалась, на неё было симпатично смотреть. У неё все тело словно перевязано ниточками.
Мышкина не от замужества потолстела. Я же знаю: она пьёт пиво с мёдом, с маслицем и с желтками.
Красавицы умолкли и потом опять запели: Омоложенье – это радость, мечта…
Я сегодня была на базаре,- заговорила порывисто и страстно та, которой не лежалось спокойно,- и видела, как в фаэтоне проехал такой интересный человек. Он ехал со станции, потому что у него в ногах лежал чемодан.
Это приехал к Кошелевым их родственник из Москвы. Кошелева вчера приходила к нам в магазин и спрашивала, когда приходит поезд. Мы ей сказали.
Читать дальше