Роберт Стивенсон - Английский с Р. Л. Стивенсоном. Странная история доктора Джекила и мистера Хайда / Robert Louis Stevenson. The Strange Case of Dr. Jekyll and Mr. Hyde

This was the shocking thing; that the slime of the pit seemed to utter cries and voices; that the amorphous dust gesticulated and sinned; that what was dead and had no shape, should usurp the office of life. And this again, that that insurgent horror was knit to him closer than a wife, closer than an eye; lay caged in his flesh, where he heard it mutter and felt it struggle to be born; and at every hour of weakness, and in the confidence of slumber, prevailed against him, and deposed him out of life.

The hatred of Hyde for Jekyll was of a different order(ненависть же Хайда к Джекилу была другого порядка) . The terror of the gallows drove him continually to commit temporary suicide(страх перед виселицей постоянно заставлял его совершать временное самоубийство; to drive – гнать; побуждать ) , and return to his subordinate station of a part instead of a person(и возвращаться к подчиненному положению части, вместо целой личности = вместо того, чтобы быть целой личностью) ; but he loathed the necessity(но эта необходимость вызывала у него отвращение; to loathe – питать отвращение, чувствовать отвращение; не выносить ) , he loathed the despondency into which Jekyll was now fallen(ему было противно то уныние, в которое теперь впал Джекил; despondency – отчаяние, уныние, упадок духа, подавленное настроение, угнетенность; despondent – унылый, подавленный, угнетенный, отчаявшийся ) , and he resented the dislike with which he was himself regarded(и его возмущало то, с какой неприязнью тот относился к нему: «с которым он был сам рассматриваем/расцениваем»; to regard – расценивать, рассматривать ).

The hatred of Hyde for Jekyll was of a different order. The terror of the gallows drove him continually to commit temporary suicide, and return to his subordinate station of a part instead of a person; but he loathed the necessity, he loathed the despondency into which Jekyll was now fallen, and he resented the dislike with which he was himself regarded.

Hence the apelike tricks that he would play me(отсюда и все те обезьяньи выходки, которые он мне устраивал; to play – играть; сыграть шутку, разыграть ) , scrawling in my own hand blasphemies on the pages of my books(набрасывая моим почерком богохульства на страницах = полях моих книг; to scrawl – писать наспех; писать неразборчиво; писать каракулями, закорючками ) , burning the letters(сжигая письма) and destroying the portrait of my father(и уничтожив портрет моего отца) ; and indeed, had it not been for his fear of death(и уж конечно, если бы не его собственный страх смерти) , he would long ago have ruined himself(он уже давно бы уничтожил сам себя) in order to involve me in the ruin(только для того, чтобы и меня вовлечь в эту гибель) . But his love of life is wonderful(но его любовь к жизни поразительна) ; I go further(скажу более: «зайду дальше /в моих утверждениях/») : I, who sicken and freeze at the mere thought of him(я, испытывающий отвращение и /у кого/ мороз /бежит по коже/ при одной только мысли о нем; to sicken – заболевать; испытывать отвращение ) , when I recall the abjection and passion of this attachment(когда я вспоминаю о низменной и страстной этой его привязанности /к жизни/; abjection – унижение; униженность; abject – подлый, низкий; passion – страсть ) , and when I know how he fears my power to cut him off by suicide(и когда я знаю, как он боится моей власти оборвать его существование самоубийством; to cut off – обрезать, отрезать ) , I find it in my heart to pity him(я обнаруживаю в своей душе /способность/ испытывать жалость к нему).

Hence the apelike tricks that he would play me, scrawling in my own hand blasphemies on the pages of my books, burning the letters and destroying the portrait of my father; and indeed, had it not been for his fear of death, he would long ago have ruined himself in order to involve me in the ruin. But his love of life is wonderful; I go further: I, who sicken and freeze at the mere thought of him, when I recall the abjection and passion of this attachment, and when I know how he fears my power to cut him off by suicide, I find it in my heart to pity him.

It is useless, and the time awfully fails me, to prolong this description(продолжать это описание не имеет смысла, да и часы мои сочтены; to fail – терпеть неудачу; быть недостаточным, не хватать; useless – бесполезный; use – польза, использование ) ; no one has ever suffered such torments, let that suffice(никто никогда не испытывал таких мук, пусть будет довольно этого; to suffice – быть достаточным, хватать; удовлетворять ) ; and yet even to these, habit brought(но даже и этим мукам привычка принесла) – no, not alleviation(нет, не облегчение = не смягчение этих мук; to alleviate – облегчать /боль, страдания/; смягчать ) – but a certain callousness of soul(но некоторое: «определенное» огрубение души; callous – загрубелый, затвердевший; мозолистый ) , a certain acquiescence of despair(некоторое /молчаливое/ согласие отчаяния = примирение от отчаяния; acquiescence – уступка, согласие ) ; and my punishment might have gone on for years(и мое наказание могло бы продолжаться еще многие годы; to go on – продолжаться ) , but for the last calamity which has now befallen(если бы не последняя катастрофа, которая теперь случилась; calamity – бедствие, беда, катастрофа; to befall – приключаться, происходить, совершаться ) , and which has finally severed me from my own face and nature(и которая окончательно отделила меня от моего собственного лица и характера: «естества»).