Елена Сазанович - Это будет вчера

В центре круглой комнаты, где я должен был принять свою смерть, стояло огромное кожаное кресло. И я решительно направился к нему и уселся. И тут же сотни, десятки прожекторов, окружающих меня, вспыхнули. От неожиданности я закрыл лицо руками и пробормотал:

– Зачем? Зачем столько света?

– Вы же любите солнце! – хрипло хихикнул Ричард, все так же возвышающийся на плече Брема.

– Черт побери! – закричал я, оторвав от лица руки. И мои глаза заслезились от яркого света. – Я люблю солнце, но не искусственный свет.

Дьер спокойно приблизился к окну и раздвинул шторы.

И вспыхнул яркий солнечный свет. Дьер по очереди приближался к каждому окну, окружающему меня со всех сторон, и раздвигал шторы. Вскоре солнечные лучи пронизали меня насквозь, но от яркого света мои глаза уже не слезились.

– Может быть, вы нуждаетесь в солнцезащитных очках? – ехидно усмехнулся Брэм.

Но у меня не было даже желания с ним пререкаться и я просто ответил.

– Нет, благодарю. Мне и так достаточно удобно.

– Мы рады за вас, Григ, вы мужественный человек.

Такие сейчас – большая редкость, – холодно улыбнулся Дьер. И, взглянув на часы, нахмурился. – Странно…

Задерживается адвокат. Без нее мы начать не можем.

Только я хотел спросить: почему? Ольга здесь вовсе необязательна. Я могу неплохо умереть и без ее присутствия, как тут же распахнулась дверь и на пороге появилась… Мышка. О, господи!

Это была, безусловно, она. Цветной сарафан, огненно-рыжие волосы, белые сандалии. Нет, это уже далеко не игра, не иммитация, не подтасовка внешности. Это, действительно, она, моя славная девушка, которую я никогда не переставал любить. И мне вдруг показалось, что я уже в ином мире, окруженный солнечными шарами и в центре этого солнечного мира – моя Мышка.

– Мышка! – задыхаясь, прохрипел я. И протянул руки. – Иди ко мне, девочка моя.

– Прекратите этот маскарад! – вдруг крикнула она.

Я очнулся и ясно осознал – это далеко не иной мир. Это действительность. И в центре этой действительности все та же Мышка. Мои глаза сузились и я плотно сжал губы. За эти дни я успел ко многому привыкнуть. И уже ждал дальнейших событий.

– Прекратите этот маскарад! – вновь звонко крикнула она.

– Ты сошла с ума! – Дьер сильно сжал ее плечи, его лицо побледнело. – Ты знаешь, что ты сейчас делаешь?

– Прекрасно знаю, – уже спокойно ответила она, встряхнув своими рыжими волосами.

Нет, такого цвета волос все-таки не бывает. И мне до боли захотелось прикоснуться к ним губами. И утопить губы в их огненно-рыжем цвете.

– Я знаю, что делаю, Дьер. И меня уже не остановить. Уже поздно. И я делаю заявление.

– Ага! – заорал Ричард и даже от негодования, а возможно, от предвкушения скандала, взлетел. – Ага, Дьер! Что я говорил тебе! А ты давал голову на отсечение! Ха-ха! Вот и вся работа – коту под хвост!

– Мышка, – Брэм обратился к ней вкрадчивым тоном, словно со своей пациенткой, – милая Мышка, как знаток человеческой психики смею утверждать – ты совершаешь ошибку. Люди в первую очередь должны думать исключительно о себе.

– А я о себе и думаю, – зло огрызнулась она. – И поэтому делаю заявление. Я не смогу жить, зная, что по моей вине он убит.

– Вот она, человеческая тупость, – захихикал Ричард, – только им засветит счастье просто жить – они сразу же умудряются от него отказаться. А, впрочем, я тебя уважаю, рыженькая. Ты смелый человечек, давай, валяй.

Но Мышка уже не прислушивалась к их болтовне. Она приблизилась ко мне. И положила руки на мои плечи. И от ее прикосновений, ее близости, ее горячего дыхания моя голова пошла кругом.

– Я делаю заявление, – начала она, – Григ ни в чем не виновен. Произошла ошибка. Убийства никакого не было, и Григ, испытавший на себе психологическое давление следствия, поддался эмоциям и сделал признание. Оно оказалось ложным. И подтверждение этому – я. Живая и невредимая. – Она перевела дух. И опустила руки. – Прости меня, Григ. Сегодня я у тебя прощу прощения. Потому что сегодня уже не желаю мести. Сегодня у меня совсем другая жизнь. Я не хочу быть виноватой в твоей смерти.

И тут у меня перехватило дыхание. О, Боже! Меня, так безумно когда-то влюбленного в жизнь, так отчаянно пытавшегося бороться за нее, так униженно умоляющего не лишать ее, меня хотели несправедливо осудить. И теперь, когда я сам пожелал смерти, как самого лучшего выхода из бесконечного темного коридора, как освобождение из замкнутого круга, в который безжалостно вогнала меня судьба, теперь меня вновь пытаются вогнать в угол, мне вдруг вновь дарят эту никчемную жизнь, которую я уже ненавижу и которой уже не хочу. О, Боже! Что со мной делают! И мое лицо исказила злоба и я прошептал пересохшими губами прямо Мышке в лицо: