Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

Он не стремился освободиться от этого состояния, медлил, промедление было борьбой, не трудной. Постоянное, хотя и маленькое усилие отрывало его ото всего, что происходило за стенами дома. В этом безмысленном состоянии время не ощущалось им, не тревожило его ожиданием будущего.

Он не сразу услышал стук. Ему показалось, что это ветер толкнул открытые ставни, но тут звякнуло стекло, и Союзник подумал, что вернулись Мальчик и Русяй. Он соскользнул с кровати, скинул крючок с двери и принялся качать примус на кухне.

Шаги были другими.

Союзник обернулся и увидел Корейца.

Кореец поклонился ему, упираясь ладонями в колени, чего никогда раньше не делал, пошаркал босыми ступнями о порог, скинув расшнурованные ботинки, и присел на корточки под окном. На Косе его все звали Корейцем, такое погоняло дал ему сам Директор.

Во время путины, когда сломалась лебедка, всех рабочих поставили носить рыбу в корзинах. В перерыв к ремонтникам подошел Кореец и жестами показал, что может отремонтировать лебедку.

– Ты кто? – спросил инженер из города.

– Моя – кореец! – важно сказал Кореец и показал три пальца. – Тыри час ремонт.

Ремонтники долго хохотали, делали рога и мычали, намекая, что ему, деревенщине, лучше бы пойти пасти коров на ферму, но на всякий случай корзину отняли и отправили в кочегарку. Через час к нему наведался Директор, молча смотрел, как Кореец споро и ловко, веером, подбрасывает уголь в топку, потом посмотрел на манометр давления в котле и попросил показать руки, Кореец показал.

– Кореец, говоришь! А где мозоли? – усмехнулся Директор и ушел.

Кореец был пьян, Союзник понял это по густому водочному перегару, распространившемуся по кухне. У Корейца была особенность – сколько бы он ни выпил, всегда крепко стоял на ногах, какой-то партизан, говорил Русяй, которому хватало полстакана водки.

А еще Русяй говорил, что на Косе у мужиков зэковские привычки: сидеть на корточках кружком, или давать друг другу клички, или, приветствуя, прислоняться плечом к плечу, или плевать сквозь зубы – цыкать…

Союзник поставил перед ним низкий корейский столик и сел, скрестив ноги, боком к нему. Кореец молчал, смотрел перед собой.

Остывал чай, разлитый в алюминиевые солдатские кружки.

Союзник поначалу ждал, не зная чего, потом стал ощущать затекшую спину и погрузился в эту слабую боль, как в дремоту.

Кореец запел. Он сидел на корточках и, глядя перед собой, пел песню о девушке, красивой, как отражение луны, о девушке, которую увозят на чужбину от любимого.

Кореец пел хорошо. Пьяным он всегда пел лучше. Но сегодня он пел по-японски.

Кореец был сондюл – пел на похоронах. Не одного корейца проводил он на кладбище в песках, заставляя плакать друзей умершего словами утешения.

А сондюлом он стал после смерти жены. Первая жена Корейца и мать Союзника были сестрами, они экономили на еде, копя деньги на Возвращение, заболели цингой.

Жена Корейца умерла беременной, она была очень вредной, говорил он иногда, напившись, Союзнику, вот и забрала сына с собой, чтобы мне досадить – я ведь не хотел возвращаться, теперь они там, идут, взявшись за руки, в свою небесную родину… может, дойдут…

Союзник всегда представлял их по-другому: он видел только тетю, она куда-то бежит, быстро-быстро переступая босыми ногами, но никак не может взлететь и приблизиться к крылатым розовощеким ангелам, которые несут яркий комок света, вот этот комок, знал Союзник, и есть его не родившийся братец…

Кореец умел читать и писать – по-корейски и по-японски, и был самым образованным из тех, кто приехал из Кореи в сорок шестом году. Его выделяли и русские, хотя для них они все были на одно улыбающееся и кивающее лицо и на одну, непонятно чем живущую, душу.

На Косе все – и вольные, и расконвоированные зэки – ходили в цеха в рабочей, замасленной, провонявшей рыбой и старым потом одежде, в резиновых или кирзовых сапогах, переодеваться заведено не было. И только Кореец переодевался в своей коморке, уходя с работы, в чистую рубашку, френч с накладными карманами. Еще он ходил в ботинках, что позволяло себе только начальство – директор Пушкин, парторг Бойко и Лим, заместитель директора по рабочим из Кореи, присланный из Владивостока. Пушкин назначил Корейца разъездным механиком, хотя тот тогда едва говорил и не умел ни читать, ни писать по-русски. Об этом Кореец догадался, когда у него забрали лопату и поставили чинить японскую паровую лебедку. Он починил ее за два часа, синхронизировав положение поршней и выставив зазоры. Пушкин и стал называть его Корейцем – прилюдно, уважительно и с улыбкой.