Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

– Я его сам научу, – отрезал Пушкин все возражения Бойко и Лима. – Мне нужен человек, который разбирается в японском оборудовании.

Союзник не был уверен, что так все и было, но так рассказывал Кореец.

Говорят, привычку переодеваться Кореец перенял у японцев, они вышколили его еще подростком на технических курсах, а потом на японском заводе в Сеуле.

Через год на центральной базе случилась авария, в разгар путины взорвался паровой котел, встали автоклавы – задерживалась поставка краба в Москву, в администрацию правительства, заподозрили диверсию, Корейца увезли в райцентр. Многие, работавшие с Корейцем, не могли смотреть друг другу в глаза, каждому казалось, что это случилось именно из-за него, потому что каждый из них называл Корейца японским шпионом, просто так, в шутку, глядя, как он бегло переводил шильдики на японских станках. Они испугались, потому что в сорок шестом арестовали одного человека, о котором тоже говорили, что он японский шпион, и он больше не вернулся.

Кореец вернулся, но арестовали Директора, никто этого не видел, просто в один день директор исчез и больше не появлялся. Все говорили, что это из-за Корейца, из-за того, что он увольнял слесарей из своей ремонтной бригады вопреки мнению парткома и профкома, а директор его покрывал. А может, из-за бабы. Директор, имея жену и малолетнего сына, частенько отлучался в город, в это же время отлучалась в город и Немка, оставляя детей без уроков.

Впрочем, директор тоже был со странностями, говорили в поселке, работал в Министерстве рыбного хозяйства, знал несколько языков, ездил по заграницам, но в конце концов приехал на Косу, перетащил беременную жену из Москвы, а сам загулял с Немкой…

Кореец вернулся через месяц после исчезновения Директора, обросший, худой, он почти две недели ничего не ел – пешком ушел из райцентра, заблудился в пурге и жил в охотничьей избушке возле Руси, там его нашли староверы и не отпускали, пока Летовка не очистилась ото льда.

Жену его похоронили без него, хоронил Местком, в гробу, обитом красным сатином, по революционному обычаю…

Вторая жена Корейца была сезонница из Казани, красивая дородная и удивительно белокожая, так и хотелось ее потрогать и ущипнуть. Раз в неделю она бегала на почту звонить на материк. Из телефонной будки она выходила вспотевшей, заплаканной, бросалась к Корейцу, который всегда поджидал ее на улице, и рыдала у него на плече. Он похлопывал ее по спине, гладил ее длинные, в разлет, черные брови и вел к себе, в выделенную еще Директором квартирку в доме для служащих и ИТР завода.

Она родила в августе, сразу после путины, никто и не заметил, что она была беременной – никогда не отпрашивалась и не отказывалась таскать бамбуковые корзины с кижучевыми ястыками в икорном цеху.

Она родила мальчика, Кореец сам нес ребенка из больницы, извещая всех встречных:

– Мальчик! Мальчик!

Так и стали все звать мальчика Мальчиком, повторяя за Корейцем.

А весной, когда Мальчик перестал требовать грудь, она исчезла, оставив Корейцу сына и стопку чистых пеленок. Поверх пеленок лежала записка с одним словом «простите!» и деньги, заработанные в последнюю путину.

Говорили даже, что она утонула в ледоход, хотя нашлись и те, кто видел ее на МРСке, шедшей в город на ремонт.

Лет пять назад стали говорить, что Кореец ходит к соседке Лизе, поселенке, отсидевшей за растрату в магазине.

Лиза, женщина яркая, грудастая, была любовницей главбуха, который и устроил ей квартиру в доме ИТР перед самым арестом, и известна тем, что посадила мужа. Эта молва нисколько не портила ей жизнь, желающих сойтись с ней было достаточно. Лиза, должно быть, страдала тайно от своей бездетности и потому привечала Мальчика, могла прижать его в подъезде к своей мягкой теплой груди и потискать, смеясь…

Мальчик Лизу не любил, и Кореец не мог этого понять. Когда они приходили к ней в гости, Мальчик с порога бежал к столу и прятался под ним, стягивая скатерть. И если Лиза пыталась выманить его оттуда, Мальчик визжал, как девчонка…

И все же они стали жить вместе. Это долго было предметом пересудов как среди русских, так и среди корейцев.

Как-то к Корейцу в клубе подошел Крошка Цахес и сказал вроде как ему, но так, чтобы слышали многие:

– Слушай сюда, Кореец, русский мадам плохой, она Бугра посадила, русский мадам много-много денег надо. – Цахес хотел ударить панибратски его по плечу, но Кореец остановил его, с быстротой молнии коснувшись его щеки тыльной стороной ладони – все только и услышали хлопок рукава.