Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

– Моя – Цой… – Кореец придвинул с деревянной рамы столешницы на сукно свой Вид На Жительство…

– Ну ты наглый, – усмехнулся Лейтенант…

Кореец непроизвольно кивнул.

– Хватит! – рявкнул вдруг Лейтенант.

Кореец отпрянул от стола…

– Нам известно, что вы, господин Нагаи, японский офицер, командир карательного отряда, скрываетесь в России от международного суда… – уже вполголоса и почти дружелюбно сказал Лейтенант.

– Моя – Цой, моя учить японский в школа, моя был учитель японского языка… моя бабушка Ан Че Нам жить в Пхеньяне… – обреченно возразил Кореец.

– Да будет тебе язык коверкать, ты же хорошо по-русски говоришь, – Лейтенант слегка улыбнулся и встал из-за стола…

Кореец с удивлением обнаружил, что они одного роста, ему Лейтенант запомнился очень высоким.

– Ну что, поедешь в Японию? – совсем дружелюбно и с удовольствием заговорил Лейтенант по-корейски. Его корейская правильная речь больше всего пугала Корейца, ему казалось, что Лейтенант слышит его корейские мысли… еще чуть-чуть, и он заглянет глубже… И сейчас корейские слова звучали из уст этого русского офицера предостерегающе, как будто в нем затаился предательски кто-то другой, маленький, с грозным прищуром, прозорливый…

– Не поеду, – тихо сказал Кореец, едва скрывая страх… не тот, который жил в нем в образе полосатого зверя, а другой, многослойный, с самого дна…

– Там тебе пенсию военную дадут! А может, дом… казенный, – Лейтенант хихикнул. – А в Корею? Там товарищ Ким Ир Сен всех корейцев на войну собирает, союзничек…

– Нет, японцы – хуже фашистов, – привычно сказал Кореец.

– Значит, здесь остаться хочешь… – Лейтенант рассеянно перелистнул бумаги, как будто искал в них что-то, утерянное давно и неизвестно где. – Как мадам? Скоро рожать? – Лейтенант поднял голову и многозначительно улыбнулся. – Как видишь, мы все знаем!

Зверь шевельнулся, напрягся, страх за не родившегося еще сына был похож на отчаяние, на безмолвный крик, рвавший горло…

– Ладно-ладно! – Лейтенант успокаивающе приподнял руку. – Живи… Я уполномочен объявить вам, товарищ Цой, что мы решили поддержать вашу просьбу о принятии гражданства СССР! Поздравляю вас! – Лейтенант взял безвольную руку Корейца и пожал двумя ладонями. – Мы помним вашу добровольную помощь, оказанную нашему правительству! – тихо, но внушительно добавил он.

Лейтенант вернулся за стол, вновь полистал бумаги и как-то устало, по-домашнему спросил:

– Помнишь Пушкина, Сан Саныча? Директора?

Горячий пот мгновенно выступил из-под черных вьющихся волос.

Во взгляде Лейтенанта было сочувствие и какая-то неуверенность, и вот этот легкий оттенок человечности пугал больше всего.

– Отпускают его по амнистии, и он попросился на поселение на Косу, – Лейтенант отвел глаза, – в Москву к семье не захотел… ну, кто его знает… короче – я тебя предупредил…

Лейтенант вышел из-за стола, слегка приобнял Корейца и подтолкнул его к двери.

– И племянник твой тоже получит советский паспорт, когда шестнадцать стукнет, разумеется.

Сашу Пушкина разбудил гудок. Он слышал его во сне, но не понимал, что это такое. Точнее, его разбудил и сам гудок, и воспоминания с ним связанные: его выхватывают из теплой постели, одевают, заматывают в пуховый огромный платок и несут в толпе, пахнущей рыбой, кислым потом…

Так, по гудку, поселок шел на рыбзавод… и вольные, и бывшие зэки в одинаковых серых телогрейках… под шелестящий ритмичный гром кирзачей…

И вот этот гудок и эта детская приснившаяся утренняя тоска выхватили его из сна.

Проснувшись в трюме парохода, Пушкин не мог понять, который сейчас час, утро или вечер, хотя в Москве всегда ч у в с т в о в а л время…

Разрушение привычного ритма началось еще в поезде, на четвертый день путешествия через всю страну, нависшую своим тяжелым брюхом над Ираном, Монголией, Китаем, Кореей и Японией, когда он вдруг просыпался среди ночи от паровозного душераздирающего гудка и не мог понять, где он и зачем его раскачивают под этот барабанный стук колес.

Во Владивостоке, на морском вокзале, он улегся на кафельном полу, подстелив под себя купленную в Иркутске газету, убаюканный подаренной бабушкой «сонькой»… Проснувшись в желтом полумраке, обнаружил лежащие рядом тела, скованные глубоким забытьем. Мягко ступая по этому лежбищу, он с трудом добрался до пристенного бака с цепной эмалированной кружкой, выпил, не переводя дыхания, теплой воды и лег тут же, просунув голову под бак, в прохладу… Он вновь хотел послушать свою «соньку», но эфир был забит корейскими и китайскими голосами…