Сергей Колчин - Еврейское щастье

Едва проехал пограничный знак, немедленно подташнивать меня начало. Я давно приметил, что как только приближаюсь к черте оседлости ближе пятидесяти метров, так непременно, то понос, то золотуха, то ногти потеют, спасу нет. И на компасе, что мне дедушка Элимелех подарил на день освобождения Албании, стрелки перекувырнулись и обе в обратном направлении уставились.

Пункт пропуска перегораживал шлагбаум, за которым покуривали пограничники (на местном диалекте – прикордонники), но не они привлекли мое повышенное внимание, а розовощекий верзила-таможенник, который прямо-таки впился в меня с лендровером и оценивающе прищурился.

Я кипу для солидности надеваю, окошко приспустил, гляжу, а таможенник в улыбке расплылся весь и прямиком к моему лендроверу чешет. Подошел, Арафатку увидел, так и вовсе потеплел взглядом, и говорит (на местном диалекте – гуторит) вполне себе политкорректно:

– Тю! Який гарный у вас пес. Шо за порода?

А я не пойму сразу, кого ввиду имеет: то ли меня, то ли Арафатку?

– Привет, земеля, – отвечаю расхлябанно. – Породой собака алабайской, откликается на Арафатку.

Таможенник языком как зацокает, восхищение выражает. Руку к хохолку Арафатки тянет. Я пожалел тут остро, что у суки намордник на лице. А так наказала бы слонопотамина моя с заднего сидения самостийного за все притеснения прошлые, оттяпала бы ему кисть по самый локоть. Тогда бы и кормить животную днем не надо – таможенник вон какой упитанный, там и жира прослойка вкусная, и косточка мозговая.

Но таможенник или мысли мои разгадал, или в глазах Арафатки что-то такое углядел, но руку одернул и строгость в лице установил.

– Довидка про плимений цинности е? – спрашивает, а сам большой палец о средний и указательный потирает.

– Е, – расстраиваю я его и протягиваю справку из папки. Ее мне Яков Моисеевич вручил, как я понимаю теперь, специально для такого случая.

– Ветеринарний паспорт е? – не сдается проверяющий, но уже разминает большой палец только об указательный.

– Е, – достаю я паспорт.

– Щеплення усе?

– А як же, – отвечаю и тыкаю в нужные страницы с отметками о прививках.

– Довидка формы одни е? – с надежной интересуется таможенник.

– Е, – показываю.

– И видмитка «вивиз дозволено» е? – просящий голос служивого способен был разжалобить кого угодно, даже мой двоюродный дядя Гольренбрухтцербрехер не устоял бы, а тот работает не кем-нибудь, а главным забойщиком на мясокомбинате им. Клары Цеткин, но я был непреклонен.

– Е, – отвечаю. Мщу в его лице за все поколения сородичей попранных. Его ведь предки держимордые по всей Малороссии в свое время щитов понаставили с надписью «Бери хворостину и гони жида в Палестину».

Возвращает мне таможенник документы, смотрю я в его глаза и наблюдаю две очень грустные маслины. Сразу мне захотелось ему денег дать, хоть немножко, но вовремя вспомнил наставления тетушки Сары: «Соломоша, никому денег не давай, даже если очень захочешь. Перехотится потом обязательно, вот увидишь».

И взаправду, перехотелось, а ведь чуть было не купился на страдания юного Вертера. Ушел несолонохлебавший таможенник, и подошел совсем вялый погранец. Тот ведь видел все, такое дело, и как с собакой не срослось, и что напичкан я бумагами на всевозможные каверзы, так вовсе уж поверхностно мой паспорт пролистал, штампанул и пропустил в Украину.

От границы до тетушки Шнипперсоновой рукой подать, две сотни верст с гаком всего-то. Через час подъезжали к хате. Арафатка моя разволновалась совсем, заскулила, мордой в спину тычет. Уговорила, сука. Снял я с нее намордник. И, правда, чего ей в наморднике по Украине ходить?

Смотрю, тетушка поспешает с огороду. Арафатка вовсе в неистовстве. Лай ее на Днепре всю рыбу распугал. Делать нечего, выпускаю животную из лендровера.

Тетушка, завидя такую тушку, раскудахталась, Арафатка еще пуще прежнего забрехала. Хвостами обе завиляли и кинулись друг друга облизывать. Уж такая промеж них любовь образовалась, аж я не могу. Слеза пустилась от чувств моих соленая прямо на автоматическую коробку передач лендровера моего с кожаными сиденьями.

Все последующие четверо суток они друг от друга не отходили, даже спать под одним пледом заворачивались.

Когда уезжали, тетка весь багажник лендровера костями для Арафатки забила. Буренку свою, кормилицу многолетнюю, ей забить пришлось ржавой кувалдиной. Арафатка моя долго подружке своей задушевной лапой сквозь стекло махала, даже когда совсем в точку тетка Шнипперсона превратилась.