– Женюсь, женюсь. Поехали поскорее домой.
Я плохо помню, как мы добрались домой. Утром я проснулся с тяжелой головой и обрывками воспоминаний о субботнике. Марии в квартире не было. Значит, привиделась она мне вчера. Хоть одной проблемой меньше. Но, встав с постели, я заметил, что мать не очень по – доброму смотрит на меня.
– Что, сынок, с помолвкой тебя.
– С какой помолвкой.
– Ты ж вчера с невестой приехал.
– Я? С невестой?
– И зовут ее Мария. И свадьба у вас в конце лета. Ты вчера очень ярко живописал, какая будет свадьба.
– Какая?
– А такая! – мама рассвирепела. – Ноги моей не будет на твоей свадьбе. Ты хоть что-нибудь можешь сделать по – людски?
– Мам, это какое-то недоразумение. Ты, наверное, что-то не так поняла. И потом, я был пьян. А какой с пьяного спрос?
– Я все так поняла. А за свои слова отвечать надо. Ты что из Маши дуру делаешь.
– Эх, мам, Это не она дура, а я полный дурак.
На следующий день после занятий мы с Маняшей пошли в ЗАГС и подали заявление на конец лета.
Сразу после диплома, собрав бригаду, я уехал на заработки в дальнее – дальнее Подмосковье. Надо было готовиться к свадьбе, заработать денег и сменить обстановку.
Лето 1980 года было очень необычным. Москва готовилась к Олимпиаде. По значимости события олимпиада приравнивалась к наступлению коммунизма. Нет, не так. Олимпиада – это «Фанта», «салями», одноразовая посуда и почти образцовый порядок. Это будет даже покруче коммунизма. Так как я не был большим поклонником коммунизма, то шабашка в глухомани была почти идеальным вариантом: и денег к свадьбе подзаработаю и на природе побуду. И на работу я удачно распределился. Меня оставили в институте освобожденным работником комитета комсомола. Работа не бог весть, какая, но максимально приближенная к кормушке, из которой хлебали только избранные.
Так что отправился на заработки с легким сердцем, только одна проблема слегка отравляла мое существование – предстоящая свадьба. Во мне жила очень хиленькая надежда, что за два месяца что-нибудь случится, и свадьбе не быть. Я не очень себе представлял, что должно произойти, но очень хотелось, чтобы Маняша передумала выходить замуж. Но уж если свадьбе быть, то и это, в конце концов, не так плохо: семьянин – хороший трамплин для карьеры. Партия любит семейных. Штамп в паспорте, как клеймо благонадежности. Семейный человек никаких фортелей себе не позволит. Да и, триста рублей лишними не будут. Андрей подтвердил, что эти выигранные деньги будут его свадебным подарком.
Но шабашка у нас не заладилась. Работу нам давали мелочевую, и не каждый день. К тому же зарядили дожди, поэтому мы много читали и пили. В нашу компанию как-то бочком примостился местный пастух Николай, который вне зависимости от погоды всегда ходил в длинном до пят брезентовом плаще. Он подъезжал к нам на стройку на жеребце по кличке Цыган, не встревая в разговор, слушал наши заумные беседы и терпеливо ждал, когда и ему нальют стакан. Если погода была хорошая, он выпивал пару стаканов «красного крепкого», пойла, которому невозможно подобрать аналог, но очень дешевого и забористого, говорил «спасибо», садился на Цыгана и отправлялся к своему стаду. Если же лил дождь, мы укрывались под навесом и пили до вечера. Николай напивался, мы его клали на лошадь, и умная скотина отвозила пастуха к стаду, при котором неотлучно находилась его жена.
В один из таких дождливых дней нам не хватило выпивки, а до магазина около трех километров. Обычно выпивку довозил нам Николай, но сегодня он уже был никакой. И единственное, что он смог более – менее членораздельно произнести: садитесь на Цыгана, он сам довезет до магазина. Гонцом выбрали меня. Из всех не умеющих скакать на лошади, я был самым трезвым. Общими усилиями меня взгромоздили на лошадь и отправили в «Светлый путь». Так назывался колхоз, на центральной усадьбе которого и располагался магазин. Этот путь Цыгану был хорошо знаком, и уже минут через двадцать он домчал меня до магазина. С лошади я слезать побоялся, поэтому попросил мужиков, околачивающихся возле магазина, купить мне вина. Мужики удивились, но просьбу мою выполнили. За не имением другого надежного места, куда можно было положить бутылки, я засунул их в сапоги. Уже через час мы благополучно напились.
Недели через три, поняв, что заработать в колхозе нам не удастся, мы, получив под расчет по сто рублей, засобирались домой. На железнодорожную станцию прибыли загодя, разложили на траве стандартную закуску и выпили настоящего портвейна, который по случаю приобрели в райцентре. Портвейн хоть и был настоящий, но местного розлива, поэтому гадость удивительная. Но все равно, как легко и радостно пилось. Может быть, от предстоящего возвращения домой, где будет теплая ванна и чистое белье, а может быть, только оттого, что на этикетке было написано «портвейн белый», и одна эта надпись давала иллюзию легкости и радости пития. Так или иначе, но нам не хватило. Ощущение недопития выразилось в быстром подсчете денег и отправке меня в магазин с напутствием: «Юр, ну, ты давай, беги. Не будет портвейна, возьми «Лучистого». Во мне еще велик был юношеский задор, который гармонично сочетался с желанием выпить. Быстро, быстро купил четыре бутылки «Лучистого», хотя в магазине имелся и портвейн. Но уж очень название «бормоты» подходило к моему состоянию, такому же светлому и лучистому.
Читать дальше