Михаил Устинов - Обратная перспектива

Головастики – что ж, мало ли попадается с водой личинок, инфузорий, паучков, прыти которых не углядишь. Мало ли живого вообще уничтожаешь за жизнь – выпивая, съедая, растаптывая, не заметив.

Однако перед тем как набрать воды, он гулко хлопнул в яму лейкой, предупреждая. Но как медленно и осторожно ни опускал ее, на дне уже полоскались двое самых резвых, и пришлось вылить их назад. Он начерпал воды ковшом и, обретя покой, снова радовался, как темнеет и веселеет земля, насыщаясь летучим леечным дождем.

Тяжелой волной докатилось: не так.

Она не спешила откликаться на первый, хоть и тревожный зов. Волны сходились, пересекались и, бывало, поглощали возмущение иль угасали сами собой. Она терпеливо перемогалась, хотя оттуда не утихало, и продолжала следить остальное, направляя отчаянью нужную помощь.

Но та тревога уже устоялась, грозя застареть в исказившихся связях. Проявление тупо уничтожало себя, и потому становилось невмочь, и жизнь взывала, требуя строя. Пора. Она тяжело развернулась туда.

Обратная вспышка прострелила ее саму, и, без расчета тратя силы, она крушила непорядок, превозмогая волей боль и разлад. Облегчающей вестью повеяло встречь. Ответные волны гасили боль, и та, соскользнув, затихала безвредно.

Но где-то снова всплеснула беда, и она, переждав, обратилась туда, богатая мощью правой победы.

Воротясь в город, он записал философическую притчу:

– Что, Авдеич, будет сегодня дождь? – спрашиваю я соседа.

Он глядит под ноги, плюет на скукоженный палец и задирает голову кверху.

– Дожжа бы надоть. Кой день вёдро стоить.

– Раз вёдро – беремся за ведра, – улыбаюсь я.

Авдеичево чутье да опыт не обманут. Мужик он въедливый и привередливый – настоящий хозяин. Когда мы с Олей копали гряды, прошел он мимо раз, другой и не выдержал:

– Што оны, тудыть, в вулицу загинаются? Аль бегуть от справных хозяевов?

– Ну, Авдеич, не стрелять и есть, – пробовал я отшутиться.

– Не, соседко. Уж как спервоначалу поведешь ряд – так оно и будеть.

– Оля, ты слышишь? – поразился я. – Какая верная мысль, правда, Оля?

Счастливыми глазами смотрела Оля на меня.

– Добро горазд, – похвалил Авдеич, когда я, употев, выправил-таки гряды.

И теперь придется, видно, таскать воду из пруда. Впрочем, огород наш небольшой, и воды требуется не много. Но к концу поливки я замечаю нечто, от чего мурашки бегут вдоль позвоночника (хорошо, хоть Оля не видела!), подхватываю лейку и бегу к соседу.

– Гли-ко, Авдеич! – Уже не сдержать накатившей смеси чувств: непоправимости содеянного, обвинений себе и постыдной брезгливости.

– Ну-у, – задумчиво тянет сосед, разглядывая слизистые волконца продавленных сквозь дырки головастиков.

– Я ж не хотел, – тупо повторяю я. – Что ж теперь делать?

– А што те делать? Выколоти да и пользовайся.

– Да я об этих!

– Об головастых-то?

– Ну да, ведь жалко!

– Да вон их, пруд пруди. А мало те лягух – своих подарю, – мудро заключает он.

Прочитав это, приятель-медик проницательно спросил:

– Ты что, и в самом деле так закомплексовал?

– Отчасти творческий вымысел, – смущенно хохотнул он. – Поначалу, правда, старался их вылавливать, а потом рукой махнул. И стучишь по воде, и кричишь – где там, так и прут в лейку.

– Понятно. Ослабленный инстинкт самосохранения. Представь, сколько б их развелось, будь он хотя бы как у человека.

– Вот-вот!

– Ну а кто такая Оля?

Бумага не вынесет разряда, какой послала она тогда. Лишь наши земные траченые нервы способны выдержать такое.

Писец сам избрал это место на перекрестье дорог и был им доволен. Каждое утро вскоре после восхода солнца он раскладывал свой небольшой столик и ременчатый стул и, очинив перья, ждал, когда потребуется его помощь. Люди охотно шли к нему – он выслушивал внимательно и сочувственно, и одолевавшие их тяготы и заботы, изложенные его пером, становились столь же ясны, как его четкий почерк. В конце дня он передавал людские взывания являвшемуся к тому времени леноватому гонцу. И если прошение, писанное им, не имело действия (что случалось чаще всего), люди склонны были отнести неуспех на счет сложности дела, нежелания властей разобраться в нем, а то и просто нерадивости посыльного, и сохраняли ревнивое доверие к своему писцу.