Liudmila Matveeva - Поцелуй меня, Иуда! Дорожная повесть. Странная дружба

Все засмеялись, довольно-таки подобострастненько, от шутки начальства, и принялись опять за свои дела.

А Клавдия – уже Васильевна, с легкой руки Аллы Николаевны, стала показывать чудеса.

Захватывая по два двадцатикилограммовых тюка сразу, обеими руками быстро и точно укладывала их на телегу огромной высокой стопой, потом убрала с колес тележки стопоры и не крякнув даже, повезла ее, тяжело груженую, на пандус к спуску во двор.

Как только Клава скрылась за дверями, бабоньки-переплетчицы повскакивали со своих насиженных мест и кинулись к открытому по случаю теплой весенней погоды огромному окну.

Во дворе никого не было. Водитель скрылся, и автокарщик исчез, видимо, вместе с шофером.

Вот появилась Клава, огляделась, поставила телегу и, не долго думая, быстро подошла к электрокару. Уселась на сиденье, нажала на нужные кнопки, ловко подъехала и подцепила на вилы подъемника деликатный печатный груз. И, в мгновение ока, по-мальчишечьи как-то, взобравшись через колесо на откинутый борт грузовика, перекидала все пачки на дно фуры.

Выпрыгнув затем во двор, подхватила пустую тележку и поехала опять в цех.

Когда пришли шофер и автокарщик, фура была загружена под завязку. Оба мужика отпали в экстазе.

Тут выглянула из окна сама начальница и ласковым, но громким, перекрывающим весь двор голосом дикторши центрального телевидения, произнесла: «Водитель транспортного средства номер пять ноль пять, прицеп один – два-девять! Просим срочно освободить погрузочную площадку!» И скрылась за оконной рамой.

Поцелуй меня, Иуда!

Ч. 5 Не любишь – ну и дура

Часть пятая. Не любишь – ну и дура.

Клаву никто не любил, с самого детства.

Ее очень некрасивая мать была с незапамятных времен первых пятилеток шоферкой на легковушке – «скорой» при знаменитейшем Московском Институте имени товарища Склифосовского. Образования мать Клавы имела 7 классов, машину освоила легко, была боевая и в то же время почти непьющая, что очень важно в службе скорой помощи, по крайней мере, в московской, где напрочь спиваются через несколько лет работы не только водители, но и медперсонал.

Такая уж специфика у этой службы. Многомиллионный город. Каждый день потоком смерть, кровь, дерьмо и рвотная масса, стоны и конвульсии. От вида и запаха реального человеческого нутра выворачивает с непривычки душу наизнанку.

А работать надо.

И как тут не выпить, – да никак. Вот и приходится.

И не нам судить, скороспасенным.

Комнатку даже отдельную мама-шофер заслужила от работы, неподалеку от Института, в Грохольском переулке, и после общежития крохотная шестиметровка эта при кухне коммунальной просто раем показалась.

Клавкина мать была не робкого десятка, ей по кайфу было выруливать на бешеной скорости поперек центральных улиц и мчаться, давя на газ до упора, по почти пустой тогда Москве, под завывание своей собственной сирены, «как на пожар». Жаль, что в пожарники баб не брали. Но разудалой шоферке очень нравилась ее белая мощная «Волжанка» с яркими красными крестами, в желтом своем варианте «с шашечками» как-то утерявшая смелую независимость, за что была у таксистов прозвана «сараем».

К тому же, мамаша Клавы умела быстро «корешиться» по-свойски с любой выездной бригадой, была небрезглива и спокойна до полнейшего равнодушия и пользовалась очень большой популярностью в санитарно-фельдшерской мужской среде.

«Давала каждому безотказно! А что жалеть-то? Не мыло – не измылюсь!» – гордо сообщала она своей «кобылистой» и такой же, как сама, некрасивой юной дочери.

Прижила она Клавку аж в тридцать шесть лет – и до этого ни разу не была беременной, а также и после рождения дочери, хотя ни в чем никогда себе «не отказывала».

«Вот органон-то у меня, Клавка, – иные бабы, хоть и замужние, каждый квартал чистятся – а мне хоть бы хрен по деревне! Тебя вот, заразу, родила, да и сама не помню, от кого! И зачем ты мне только сдалася-то? Так без тебя хорошо было, беззаботно! А теперь ни одного мужика в дом не приведи! Соседи осудят, а как же! А ну иди, гуляй, да гляди, домой рано не заявляйся! Жрать захочешь – вот тебе деньги, купи что-нибудь, там, ну, пирожок с повидлом – ты ведь их любишь?»

Клавка повидло ненавидела. Мать свою – тоже ненавидела. Детей, уходящих со двора по зову «мамашек ихних» в форточку: «Обедать! Быстро домой! Все остынет!» – ненавидела, а особенно этих их визгливых мамочек.

Стали с пятнадцати лет приставать и к ней – конечно же, пьяные мамашины ухажеры, стали угощать разбавленным спиртом. Клавка спирт пила, как они – на равных. Но давать – никому не давала. Противные они все были, мерзкие и грубые. Старались прежде всего за грудь большую подержаться. Да потом еще и обзывались: мужланка, страхолюдина, да задаром ты никому из нас не нужна…